Хотя папа с Фрэнком не разговаривает уже год, он удивил нас всех, одобрив эту съемку. Я думала, что она будет отвергнута как крайне рискованное предприятие, но папа стоит рядом со мной и наблюдает суету вокруг Фрэнка. Он балансирует на камнях, его силуэт четко выделяется на фоне мрачного серого неба. На одно мгновение, когда Фрэнк весело смеется над словами осветителя, любовь и гордость преображают лицо отца. Это его сын. Воплощенное совершенство.
— Круто, правда? — спрашиваю я, надеясь, что это прозвучало одобрительно, но не заискивающе.
— Да. — Папа поглаживает бороду. — И для его карьеры хорошо.
Глядя на отца сбоку, я думаю, что он очень часто маскирует свои чувства разговорами о карьере Фрэнка, о его продвижении на нужное место. Как будто язык эмоций отца отличается от моего, — у него все продумано и просчитано, он не знает порывов и инстинктов. Но я думаю, что это нормально, пока у него остаются и настоящие чувства.
Когда уличная часть съемки заканчивается, мы вместе с Фрэнком идем в студию, где должно быть продолжение. Там белые стены и белый фон, а по бетонному полу змеятся черные провода. Я не видела таких интересных типажей со времен колледжа травников в Ванкувере. Стилист и ассистенты истыканы пирсингом и как будто существуют в своей собственной реальности, очень далеко отсюда.
Фрэнк в одних джинсах стоит на длинном листе белой бумаги, который закреплен где-то на потолке, но он такой длинный, что спускается со стены и захватывает часть пола. Камера взрывается вспышками.
— Поснимайте ее, — говорит Фрэнк по-немецки.
— Wer? Кого? — удивляется фотограф.
— Мою сестру. — Фрэнк кивает в мою сторону. — Если уж вы фотографируете спортсменов, она гимнастка и танцовщица.
Аликс изучает меня с выражением глубокого сомнения на лице, пока я неловко переступаю потертыми кроссовками. Я знаю, что он видит девочку с длиннющими ногами, огромными ступнями и с гнездом на голове.
— Правда, — настаивает Фрэнк. — Бха… Кристал, покажи ему, как ты прыгаешь.
Я стаскиваю кроссовки, пока они не передумали, и замечаю Кьяру. Волосы у нее, как всегда, стянуты в кривой пучок, а коренастая фигура задрапирована огромной кофтой. Она смотрит на Фрэнка, на меня и снова Фрэнка. Впервые в жизни я понимаю, что ее ненависть теперь обращена и на меня. Я отступаю на шаг, поближе к Фрэнку.
Мы возвращаемся домой. Фрэнк и я страшно довольны собой. Но когда я делаю себе бутерброд, слышу, как брат с сестрой ссорятся в другой комнате. Вдруг раздается крик Фрэнка, и он появляется, держась за колено:
— Она меня ткнула!
В этом вся проблема с Кьярой: она непредсказуема. В ходе спора о том, глупо ли фотографироваться, она вполне может взять со столика остро заточенный карандаш и воткнуть его тебе в колено. Со мной она обычно очень ласкова и вежлива. Но чем старше и сознательнее я становлюсь, тем сильнее она отдаляется, тем чаще смотрит на меня со стороны, исподтишка. Или это я на нее так смотрю?
— Тебе это даром не пройдет! — кричит Фрэнк, но вряд ли он осуществит свою угрозу.
Брат никогда не ябедничает.
Мама узнает, что случилось, когда приносит нам спирулину и видит, что я выковыриваю грифель из колена брата, пока тот доедает мой бутерброд.
Мы с мамой в маленьком парке. Я болтаю с девочкой с соседней улицы, пока она покупает рожок с мороженым, а затем наблюдаю, как она снимает роскошную упаковку, обнажая белое блестящее лакомство. Она знает, что мне запрещено есть сахар, но мы решаем, что я могу попробовать кусочек, совсем маленький, пока наши матери заняты разговором. Мы поспешно удаляемся в кусты.
Я даже не успеваю понять, нравится ли мне. Мама, у которой невероятное чутье на нездоровую еду, заглядывает за куст и видит, как я тяну мороженое в рот. Домой я еду в мрачной тишине, опустив голову от стыда.
— Очень плохая идея, — говорит Кьяра, отрываясь от книги.
Я лежу на кровати, отвернувшись к стене. Попробовав рафинированный сахар, от него почти невозможно отказаться. Теперь, скорее всего, у меня уже развилась зависимость.
— Спасибо за объяснения, — бормочу я и слышу тяжелые шаги в коридоре.
Открывается дверь, и я вижу электрический провод. Папа обмотал его вокруг руки, а в другой держит свободный конец. Он явно выдернул его откуда-то, потому что с одной стороны провод заканчивается вилкой, а с другой — пучком разноцветных металлических жилок. Кьяра откладывает книжку, но не двигается. Папа медленно идет вперед, останавливается у моей кровати. Он кажется огромным. Провод угрожающе покачивается. Папа крутит в воздухе свободный конец, в полной тишине слышится резкий свист. Я пугаюсь и хочу сесть, но провод болтается прямо передо мной, так что мне это не удается, и я остаюсь лежать.