Если мы не найдем друг друга, то должны оставить объявление в «Интернешнл Джеральд Трибьют»: «Утеряно платиновое кольцо с гравировкой» и дать новый адрес.
— Я знаю, что могу доверять тебе. — Он целует меня в лоб. Его борода щекочет меня.
— Всегда, — соглашаюсь я.
Обняв напоследок Тигру, я закрываю дверь, ведущую на лужайку, и замечаю наверху Кьяру, которая говорит по мобильнику. Расхаживая по коридору, она наверняка льстит какой-нибудь даме из еврейской женской организации, где стремительно набирает популярность. Не такая уж Кьяра и неудачница, как оказалось. Скоро ее начнут наперебой звать на работу, связанную с пиаром или с организацией мероприятий. Я пытаюсь радоваться за нее, но не могу. Что, если я окажусь хуже? У нас в семье не так много одобрения и любви. А что я сделала за последнее время?
— Я прекрасно понимаю, откуда вы едете, — голос Кьяры слышен даже снизу. — Это непростая ситуация, но вы так хорошо справляетесь…
Я закатываю глаза. Голод гонит меня в кухню, но я продолжаю слушать.
— Мм… наверное, мне стоило позвонить на прошлой неделе и рассказать, каким он бывает жестоким. Ради безопасности вашей дочери.
На полпути к кухне я замираю, не веря своим ушам: она рассказывает о нашем брате, о том, как он колотит стены кулаками и силой отнимает у мамы деньги.
Мы никогда не говорим о таких вещах. Ни с кем, тем более с незнакомцами. Что происходит?
А потом я вдруг понимаю (может, это интуиция или опыт): Кьяра общается с матерью девушки Фрэнка, пытается лишить его крыши над головой — последнего пристанища в Нью-Йорке.
Я резко сворачиваю налево, прохожу мимо окон, откуда открывается великолепный вид на лес, и выхожу в гостиную, где папа пьет чай и читает Бальзака. Чем дальше я захожу, тем медленнее двигаюсь. В конце концов я почти передумываю.
Вместо вопроса я констатирую факт. Этому я научилась от него же.
— Кьяра говорит по телефону с мамой девушки Фрэнка.
— Кто тебе это сказал? — Он спокойно разглядывает меня.
— Никто. — Я нервно отвожу волосы с лица. — Я сама догадалась.
— Как?
— Не знаю. Исключение неизвестного?
Он смеется, искренне и с удовольствием.
— Поэтому я и не делаю с тобой уроки. Узнала одну математическую концепцию — и прикладываешь ее к жизни.
Я начинаю терять нить разговора:
— Почему Кьяра так поступает?
Мне кажется, я наконец поняла о сестре одну вещь: в жизни, в которой мы никогда не имели права голоса, ей нужно контролировать хоть что-то. А ближе всего к ней мы. Мы — единственные люди рядом. И она ничего не может с собой поделать. Как в тот день, десять лет назад, когда мы играли в карты в Сринагаре: пустой бассейн, солдаты и наша троица. Стоило мне на мгновение отвлечься, как она тут же украла мои карты. Может, Кьяра даже любит меня, но все равно она сделала это, чтобы я проиграла.
Папа встает, и я сглатываю, пытаясь сдержать эмоции. Чувства его раздражают, они мешают логике.
— Бхаджан, соберись, пожалуйста. До этого момента ты была полностью защищена, и у тебя имелось множество иллюзий.
Я пытаюсь возразить, но передумываю.
— Это не имеет отношения к реальности. — Он берет меня за подбородок твердыми пальцами.
Я ненавижу этот жест, он как будто ставит меня на место.
— Жизнь — это не торговые центры и не рутбир с мороженым. Она опасна. Один неверный шаг — и ты теряешь свой шанс. Ты позоришь себя, выбираешь не того мужчину, теряешь над собой контроль — и все заканчивается. Второй шанс придумали неудачники. Понимаешь?
Я и раньше это слышала и знаю, что должна очень тщательно все планировать, но на этот раз мне хочется кричать. Это он водит меня в торговые центры и предлагает купить три платья вместо одного! Это он учит меня тому, что не бывает границ! А я просто выворачиваюсь из его рук.
— Я не понимаю, почему мы не можем все обсудить. Он твой сын, твоя плоть и кровь! — Я вычитала это в книге. Звучит убедительно.
— Это ничего не значит. — Отец пожимает плечами.
— Твой сын! Мой брат! — Я краснею. — Я не… я смотрю на это трезво! — Голос меня подводит. — Это неправильно…