— Только меня?
— Совершенно верно, только вас. Он хочет выразить вам своё восхищение.
— Куда он меня приглашает?
— К себе домой, естественно. Это будет приватная встреча.
Снова здорово, вздохнула я про себя. Сколько раз мне ещё предстоит отбиваться от мужчин с их "восхищением"?
— Нет.
— Нет?
— Вы не ослышались, сеньор Арканжо. Передайте ему мои искренние извинения вкупе с сожалениями.
— Сеньорита, вы уверены? Сеньор Плачидо — весьма галантный и учтивый кавалер, зачем же обижать его без нужды?
— Нет, сеньор, я не пойду.
— Что ж, как угодно. Но учтите, в его власти значительно затруднить наше пребывание здесь.
— Так соврите ему что-нибудь, — резче, чем следовало, сказала я. — Что я нездорова, или что у меня ревнивый жених, или ещё что-нибудь в этом роде. Но я не пойду.
Придя в свой номер гостинице, я бухнулась на кровать и с наслаждением вытянула ноги. Корбуччи умел вынуть из меня всё и ещё немножко, и я подумала, что Арканжо был прав, предлагая ему подумать о карьере преподавателя. У Энрике хорошо получалось заставить человека работать, без резкой критики, без насмешек, без унизительных реплик, которыми грешила та же сеньора Вийера. И он ни разу не сбился с дружеского тона, ни разу не повысил голоса, как, бывало, Соланос. А ведь это довольно-таки скучное дело — вводить другого исполнителя на роль, которую хорошо знаешь сам. Когда спектакль или номер готовят все вместе, то все вместе и заняты поисками, вживаются в роли, и это куда интереснее, чем рассказывать и показывать другому то, что сам знаешь уже давно.
Вскоре состоялось представление "Жозефины". Направляясь под сцену, к люкам, из которых предстояло появиться призрачным девам под предводительством моей героини, я чувствовала, как меня всё сильнее охватывает мандраж. Колотилось сердце, вспотели ладони, меня начала бить дрожь, и я испугалась, что вообще не смогу танцевать. Ведь на подготовку этой большой и сложной партии у нас была лишь неделя! Разве можно за неделю сделать что-то пристойное?
— Что, страшно? — раздался над ухом знакомый голос. Обернувшись, я увидела улыбающегося Корбуччи, по своему обыкновению подкравшемуся бесшумно, как кошка.
— Очень, — призналась я.
— Успокойтесь, Анжела. Не съедят же вас, в самом деле. Постарайтесь забыть о том, что вы на сцене. Вы Ясмин, вот на этом и сосредоточьтесь.
Кивнув ему, я пошла дальше. "Постарайтесь забыть, что вы на сцене"… Легко сказать!
Как хорошо, что исполнение этой партии и не предполагает какого-либо чувства, одна техника, думала я, вытанцовывая все необходимые па. Ещё и играть я была бы сейчас не способна, дай бог не запутаться в последовательности фигур. А уж что сказала бы про моё исполнение сеньора Вийера, да и сеньор Соланос, и думать не хотелось. Но публика доброжелательно молчала, не было ни шиканья, ни даже сдержанного, вежливого покашливания. Похоже, здесь и впрямь исполнителю готовы простить всё, что угодно, за одну только принадлежность к столичному театру.
Да, спектакли шли хорошо, и принимали нас весьма даже благосклонно. Никаких санкций со стороны мэра не последовало, вероятно, Арканжо и впрямь сумел соврать что-то достаточно убедительное. Или сам мэр оказался не так уж и страшен и мстить за отказ не стал.
Наши выступления в Нектрисе подошли к концу, и за два дня до отъезда мы дали обещанный концерт. Он тоже прошёл с блеском, публика заполнила весь зал, заняла все дополнительные места и стояла в проходах. Наших с Корбуччи Олимпию и Мага проводили овацией, впрочем, бурно аплодировали абсолютно всем. В гостиницу я вернулась с мыслью, что жизнь — отличная штука.
Накануне отбытия нам устроили обещанное торжество, на сей раз с обедом. Прошло оно куда живее и веселее, чем предыдущее. Меня таки познакомили с мэром, оказавшимся, по крайней мере при беглом взгляде на него, милейшим человеком. Сеньор Арканжо был прав, говоря о его учтивости и галантности. Мэр поцеловал мне руку и наговорил комплиментов мне и моим выступлениям. Я даже почувствовала некоторую вину за свой отказ, хотя, повтори он приглашение, ответ был бы тот же. Всё же я не нахожу привлекательными полных мужчин, годящихся мне в отцы, да ещё и с солидной лысиной.
— Ваша Олимпия имела успех, — сказал мне сеньор Арканжо, когда я оказалась рядом с ним. — Почему бы вам, сеньорита Баррозо, не сделать сольный номер для концерта? Скажем, "Полёт журавля"?
— Отличная мысль, — одобрил Энрике, когда я поделилась с ним предложением антрепренёра. — Знаете, сдаётся мне, что он уже сожалеет, что не доверил вам Чёрную Птицу.
Прощаясь с Нектрисом, я испытала некоторую грусть, ведь этот город был добр ко мне. Мне даже подумалось, что я была бы не прочь остаться здесь навсегда и танцевать в маленьком уютном театре перед столь неприхотливыми зрителями. Но нас ждали другие города, и вскоре новые впечатления заслонили сожаление от прощания с ним.
В целом гастроли складывались для нас удачно, во всяком случае, провалов не было, хотя далеко не везде нас принимали так сердечно и радушно, как в Нектрисе. Но, как известно, это лотерея, и никогда не скажешь наверняка, что именно понравится её величеству публике, а что она отвергнет. Где-то были более избалованы гастролёрами, где-то меньше ценили сам балет — всё-таки провинция есть провинция. И всё же мне нравилось. Потихоньку отшлифовались мои новые роли, не идеально, конечно, но я всё же несколько успокоилась на этот счёт. Теперь я уже не стремилась посвящать репетициям каждую свободную минуту, и у меня появилось время походить по новым для меня местам, что-то осмотреть или просто насладиться одинокой прогулкой. Иногда я принимала участие и в кое-каких развлечениях, в частности, однажды Корбуччи вытащил меня вместе со всеми в местный ресторан. Это был мой первых поход в заведение подобного рода, и я почему-то ужасно стеснялась. Но Энрике только посмеялся над моей стеснительностью и оказался прав — смущение очень быстро исчезло. Надо сказать, что из всей нашей разъездной труппы я поддерживала более-менее близкие отношения только с ним, и он хорошо относился ко мне. Пожалуй, эти отношения уже переросли простое приятельство, приближаясь к дружбе.
Июнь и июль этим летом были довольно прохладными, но в августе вдруг навалилась жара. Тело под одеждой постоянно покрывалось потом, вечер приносил некоторое облегчение, но танцевать приходилось в душных залах, так что выступления превращались в сплошные мучения. Но нет худа без добра. Тот же Энрике подсказал мне, что в жаркую погоду мышцы разогреваются быстрее и полнее, а остывают медленнее, так что можно попробовать поработать над собой, попытавшись сделать то, что прежде не выходило. Например, увеличить шаг [в балете — высота, на которую танцовщик может поднять ногу] — он у меня, признаться, был маловат. И я возобновила свои дополнительные занятия, включив в них новые элементы и номера из числа подсмотренного и выученного за время гастролей. Уже за одним этим стоило выехать из столицы — чтобы обогатиться новым опытом.
Лето ушло незаметно, первую половину сентября ещё держалось тепло, но потом начало потихоньку холодать. Осенняя прохлада была встречена, как дар божий, все повеселели и оживились. Гастроли уже подходили к концу, впереди оставался лишь один город — Маара.
— Чёрт! — я резко отстранилась, но было уже поздно. Коричневая краска потекла по белой складчатой юбке. Молоденькая гримёрша, чья неловкость и послужила причиной неприятности, схватила салфетку и попыталась отчистить пятно.
— Неужели нельзя поаккуратнее?
Салфетка лишь размазала краску, сделав пятно ещё больше. И это за полчаса до начала спектакля! Я встала, понимая, что этот костюм испорчен безнадёжно.
— Перестаньте, так ещё хуже, разве не видите? Лучше позовите Розу, пусть посмотрит, что тут можно сделать.
— Простите, пожалуйста! — гримёрша чуть не плакала. — Я… я нечаянно… Я сама не знаю, как это получилось…