Поскольку меня вводили в уже готовый спектакль, репетиции заняли меньше времени, чем при постановке нового, и я должна была впервые выступить в "Источнике" вскоре после масленицы. Мачадо глядела на меня волком, но пока молчала. Её молчание тревожило меня. Уж лучше бы она говорила или даже делала какие-нибудь гадости, тогда всё было бы понятно. А так мне приходилось только гадать, смирилась ли она или готовит страшную месть. После происшествия на премьере "Жозефины" я бы уже ничему не удивилась.
Масленицу в столице праздновали шумно. Балы, маскарады, гуляния, на которые я тоже получала приглашения, и даже кое-какие принимала. Было бы странно, если бы обошлось без празднования в Королевской опере. Решено было устроить костюмированный бал, не маскарад, а именно бал, где маска и анонимность были необязательны. Предполагалось также представление, но в нём участвовали только кордебалет и ученики старших классов из балетного и оперного училищ. Солистам же был предоставлен шанс веселиться от души, не отвлекаясь на какие-либо обязанности.
Я долго думала, как мне на него одеться. Хозяйка мастерской, занимающейся пошивом экзотический нарядов, упорно сватала мне наряд одалиски, но мне он не глянулся, к тому же напомнил костюм, в котором я в первый раз встретилась с недоброй памяти сеньором Коменчини. Тогда мне предложили наряд цыганки: чёрно-красное платье с широченной юбкой, такой, что край её можно было поднять над головой, не открывая ног, красная шаль с золотой вышивкой и бахромой, множество браслетов на обнажённых по локоть руках, и гребень в волосы, который я дополнила приколотой сбоку красной розой. Конечно, из меня вышла весьма состоятельная цыганка, но я так вошла в роль, что даже воспользовалась гримом, сделав тон кожи потемнее. Благо при моей природной тёмной масти это выглядело естественно.
В таком виде я и явилась на бал. Меня тепло приветствовали, и я постаралась окунуться в беззаботное веселье, отрешившись от всех забот и волнений повседневности. Танцы, затянувшиеся далеко за полночь, вкусный ужин и весёлые игры, за которыми я с удовольствием наблюдала — всё это и вправду заставило меня забыть если не обо всём, то о том, что завтра опять надо рано вставать.
— Что ж вы, сеньорита, сами не играете? — спросил меня подошедший мужчина в костюме корсара, с повязкой через глаз, отрывая от наблюдения за игрой в фанты.
— Не хочу, сеньор.
— Почему же?
— Просто не хочу и всё.
Меня всегда ужасно раздражала необходимость объяснять любопытствующим своё нежелание принимать участие в общепринятых делах. А как тут объяснишь, если я и сама толком не знаю, в чём причина? Просто характер такой.
— Быть может, вам не нравятся участники? — предположил мужчина. — А если подобрать вам партнёра по вкусу, вы решитесь?
— Нет, сеньор, — я поднялась. Дальнейших ход рассуждений было не трудно угадать: а не окажется ли он сам таким партнёром. Так что, как ни жаль мне было уходить, лучше сделать это сразу.
— Уже уходите? Куда же вы, сеньорита?
— Я хочу пройтись.
— Позвольте я с вами.
— Нет, нет, мне нужно, э-э… привести себя в порядок.
Но "корсар" оказался человеком настойчивым. Он ждал меня неподалёку от туалетной комнаты.
— У вас этот танец свободен? Тогда позвольте вас пригласить, — и, не дожидаясь ответа, взял меня под руку. Вздохнув, я решила уступить. Танец — это только танец, а вырываться силой, привлекая внимание, не хотелось.
Мой кавалер был уже не очень молод, в моём понимании почти старик, но лёгкости и подвижности в танце он не утратил. Полчаса прошли не так чтобы очень неприятно, но после, вместо того, чтобы отвести меня на место у стены, он предложил мне прогуляться по балкону, на который выходили двери лож. "Корсар" производил впечатление человека, не привыкшего к отказам и возражениям, но на этот раз я воспротивилась. Пусть это не маскарад с его лёгкостью нравов, но всё равно на балах в Опере аванложи пустовали редко. Оказаться там у меня не было ни малейшего желания.
— И всё же я вынужден настаивать, — отмёл он мои возражения. — Мне необходимо поговорить с вами наедине.
— Вы можете поговорить со мной и здесь.
— Слишком много посторонних ушей, сеньорита Баррозо. Мне не хотелось бы, чтобы нас услышали даже случайно.
— Ну, хорошо, — после небольшой паузы отозвалась я. Мы вместе поднялись на почти пустой балкон, и тут я снова решительно остановилась у балюстрады:
— Здесь чужие уши достаточно далеко, и если мы не будем кричать, нас не услышат, сеньор Корсар.
— Вы меня не узнали?
— Признаться, нет.
— А вот так? — и он снял повязку.
— О, — сказала я. При ближайшем рассмотрении мой собеседник оказался герцогом ди Соуза. До сих пор я видела его считанные разы, ничего удивительного, что повязка сделала его неузнаваемым.
— Удивлены, сеньорита?
— Признаться, да. Не думала, что вам придётся искать себе даму, ваша светлость.
— К чему эти церемонии, сеньорита? Давайте обойдёмся без "светлостей".
— Мы с вами недостаточно близки для этого, сеньор.
— Так что мешает нам с вами стать ближе?
Ах ты, ловелас стареющий.
— Прошу прощения, ваша светлость, но у меня нет желания заводить случайную интрижку, даже с вами. Я предпочитаю прочные отношения.
— Вот и отлично. Я как раз собирался вам их предложить. Я очарован вами, сеньорита, и готов бросить к вашим ногам весь мир. Стать вашим послушным слугой и исполнять любые ваши прихоти, — и он поднёс мою руку к губам. Я не стала вырывать её, лишь подняла брови:
— А как же сеньорита Мачадо?
— Ах, сеньорита, — вздохнул ди Соуза. — Любовь крылата, и её, как справедливо замечено в самой знаменитой из оперных арий, не удержать. Сегодня она здесь, а завтра там…
— Так могу ли я быть уверенной, что завтра она в очередной раз не упорхнёт?
— Сеньорита, — укоризненно сказал герцог. — С сеньоритой Мачадо, которой я искренне благодарен за всё, и о которой я сохраню самые тёплые воспоминания, я провёл пять лет. Разумеется, я не могу принести вам клятву верности на всю оставшуюся жизнь. Но моя любовь не так мимолётна, как вам, должно быть, показалось.
Всё ясно. Звезда Марселы начала клониться к закату, а его светлости нужно только самое лучшее, и он положил глаз на новую приму, к тому же значительно моложе его предыдущей пассии. А я-то удивлялась, почему он не вступился за неё после той скандальной истории.
— Ваша светлость, я не сомневаюсь в силе ваших чувств, но мне кажется, я их не стою. Вы можете найти более достойную женщину, которая ответит вам взаимностью и будет счастлива вашим вниманием.
— Неужели вы гоните меня прочь?
— О нет, не гоню. Всего лишь прошу уйти.
Некоторое время ди Соуза молчал.
— Ваш ответ несколько неожидан, сеньорита, — сказал он наконец. Я, не найдясь, что сказать, лишь молча развела руками. — Должен заметить, что вы поступаете достаточно опрометчиво.
— Я поступила бы опрометчиво, если б внушила вам надежды, которые не смогла бы оправдать.
— Но ведь, насколько мне известно, в настоящий момент у вас нет покровителя.
— Вы правы.
— Так в чём же дело, сударыня?
— Я вам уже объяснила, ваша светлость.
Ещё одна пауза, дольше предыдущей.
— Вы горды, сеньорита, но наша вера учит, что гордыня — это грех. А грехи наказуемы.
— В Библии сказано: "Мне отмщение, и аз воздам".
— Да… Разумеется. Однако я уверен, что сеньор Эстевели, а также сеньоры Росси и Флорес будут огорчены вашим ответом. Очень огорчены.
Мне снова вспомнился незабвенный сеньор Коменчини, огорчивший сеньора Росси, да так, что если бы не Леонардо… Всё повторяется, они не могут придумать ничего нового. А ведь все эти мужчины считают себя благородными людьми. И между собой свято соблюдают законы чести. Но вот шантажировать приглянувшуюся женщину эти законы отнюдь не возбраняют, так же как и привести свои угрозы в действие, если она проявляет строптивость. Ведь она — не более чем актриса, шлюха, говоря по-простому, а значит, должна принадлежать тому, кто платит, и нечего тут выкаблучивать. Если же начнёт драть нос не по чину, обломать её — чуть ли не их святой долг. И этот мышиный жеребчик (даром что из королевской семьи, всё равно жеребчик!), сломает мне жизнь не задумываясь. Чтоб другим неповадно было. И его угрозы — это не шутка. Ди Соуза — не тот неудачливый ухажёр с уже забытым мной именем, что угрожал, угрожал, да так ничего и не сделал. Если Леонардо потребует одного, а столь влиятельная особа — другого, то дирекция окажется в весьма сложном положении, и ещё неизвестно, чей гнев они предпочтут вызвать.