— Эй! — раздался окрик за моей спиной. — Это ты — Анжела Баррозо?
Обернувшись, я увидела одного из помощников режиссёра, в чьи обязанности входило давать звонки на выход, следить за очерёдностью этих выходов, а также разносить записки, посылки артистам и делать прочую мелкую работу. В руках у него был роскошный букет из белых лилий и диковинной, никогда раньше мной не виданной, разновидности ирисов.
— Да, это я.
— Тогда держи, — и помощник вручил мне букет. — Это тебе!
Я взяла пучок обернутых белой кружевной бумагой цветов, пребывая в состоянии полнейшей растерянности. Мне никогда не дарили букетов, и я совершенно не представляла, кому это могло понадобиться.
— От кого это?
— Не знаю, — помощник пожал плечами. — От кого-то из зрителей.
Он подмигнул мне и вразвалочку затопал прочь. Я проводила его взглядом. Идти с этим букетом в гримёрную не хотелось, ведь он наверняка вызовет шквал вопросов, на которые я не знаю, как отвечать. Но стоять на месте было глупо, тем более что вокруг уже собирались поклонники, готовившиеся лично выразить своё восхищение солистам.
И всё же этот подарок мне польстил. Хоть моя неуверенность в себе и заставила заподозрить в нём розыгрыш, но, подумав, я решила, что такие цветы, редкие и дорогие, особенно среди зимы, в насмешку дарить не станут. Нет, кто-то таким образом высказал восхищение, одобрение или просто дружеские чувства. Вот только почему он не подошёл ко мне сам?
Праздник прошёл прекрасно, я постаралась забыть обо всех огорчениях и держаться подальше от Паолы и иже с ней. Она на меня тоже не обращала внимания, что меня вполне устраивало. Мы поели, выпили, посмеялись, поболтали, даже потанцевали немного, несмотря на усталость, и разошлись. Большинству из нас назавтра, как обычно, предстоял ранний подъём.
— Плавнее, плавнее, сеньориты, следите за носком. Лукреция, будьте внимательней! Теперь манеж [круговое движение по сцене рядом последовательных прыжков или шагов]! Легко и плавно! Бежим, бежим! Так! Теперь выстраиваемся! Лукреция, вы забыли, где ваше место? Да что это с вами сегодня такое?
По-моему, несчастная Лукреция просто-напросто мучилась от похмелья, ибо вчера выпила явно больше, чем нужно. Но говорить такое балетмейстеру было себе дороже, поэтому девушка, скорчив мученическую гримасу, встала там, где было указано.
Рояль заиграл следующую часть танца, я повторила привычные движения вместе со всеми. Стоя в заднем ряду, можно особо не стараться, и я поначалу не старалась, но, вспомнив своё решение танцевать каждый раз, как солистка на публике, постаралась собраться и показать всё, на что была способна. На меня никто не смотрел, но это, как ни странно, лишь добавляло мне решительности. Когда мне приходилось танцевать на глазах у всех, я стеснялась, а вот будучи этакой невидимкой…
— Лукреция, почему вы опять не готовы к репетиции? Ведь не в первый раз!
Я глянула на опять чем-то проштрафившуюся товарку. С одной стороны, я ей сочувствовала, но с другой — она сама виновата. Все ведь знали, что завтра обычный день, и остальные девушки находятся во вполне пристойном состоянии.
— Стоп! — Соланос решительно хлопнул в ладоши, и рояль послушно умолк. Мы все замерли. Клаудио решительно прошёл сквозь строй танцовщиц: — Лукреция, встаньте вот сюда, — и он ткнул пальцем в меня. — А вы, Анжела, становитесь на её место. И отныне всегда будет так, я не желаю, чтобы неумёхи портили мне всю картину. И запомните, Лукреция, если вы не возьмёте себя в руки и не научитесь работать, надолго вы в Королевской Опере не задержитесь.
Я перешла на новое место. Вот оно, долгожданное повышение, первый шажок к будущим успехам. Но особой радости зримому подтверждению роста своего мастерства я, как ни странно, не испытала. Скорее неловкость перед Лукрецией, ведь мой успех был одновременно её унижением. До сих пор мы никак друг к другу не относились, практически не общаясь, но вряд ли она сейчас испытывает ко мне добрые чувства.
Тем вечером у меня не было спектакля, и я сидела с книжкой в своей комнате. Все книги моих родителей, как и другое их имущество, пошли с молотка после маминой смерти, но мне иногда удавалось выкроить монетку-другую, чтобы приобрести дешёвое издание, и меня уже приметили несколько букинистов. Вот и теперь я полностью погрузилась в описание путешествия героев приключенческого романа, когда раздался громкий, уверенный стук в дверь. Так стучала хозяйка, и я, отложив книгу, пошла открывать.
— Просили передать вам, — тоном судьи, зачитывающего приговор преступнику-рецидивисту, сказала сеньора Софиантини, протягивая мне букет из белых, причудливо выгнувших лепестки роз.
— Спасибо, — сказала я.
Хозяйка окинула меня взглядом, полным молчаливого презрения, и уже повернулась, когда я спросила:
— Скажите, сеньора Софиантини, вам не сказали, от кого эти цветы?
— Я не интересуюсь вашими… поклонниками, — надменно ответила сеньора и уплыла прочь по коридору. Я закрыла дверь, повертела букет в руках и поставила его в кувшин, за неимением вазы. Предыдущий уже успел завять, иначе не знаю, куда бы я его дела. Что-то странное творится, в который раз подумала я.
На следующий день в комнату, где мы переодевались после репетиции, вбежала Бьянка.
— Девочки, там Пабло приехал! — с порога крикнула она.
Эта новость вызвала радостное оживление. Пабло был разъездным торговцем, иногда приходившим прямо в театр и предлагавшим по недорогим ценам всякую галантерею и бижутерию. Многие тут же сорвались с мест и пошли смотреть, что нам привезли на этот раз, я закончила одеваться и пошла следом за ними. Из чистого любопытства, покупать что-либо я не собиралась.
Выбор товара, разложенного на скамейках и прямо на полу, и впрямь был неплох. Шёлковые ленты и шарфы, перчатки, кружева, несколько шляпок, побрякушки на любой вкус: браслеты, кольца, цепочки, серьги, бусы… Тут же стояли в ряд флакончики духов, коробочки с помадами и румянами, пудреницы, маникюрные наборы. Луселия уже отчаянно торговалась за вышитую сумочку, остальные перебирали выложенные перед ними сокровища, иногда что-то откладывая. Вокруг толпились девушки не только из кордебалета, но и из хора, и из обслуживающего персонала. Сам Пабло и его помощник успевали и продавать, и перешучиваться с покупательницами, и приглядывать за сохранностью товара.
Протиснувшись к одной из скамей, я с интересом разглядывала шляпки с перьями и искусственными цветами, а потом загляделась на стоящую рядом с ними пару туфель. Из белой вырезной кожи, на довольно высоком каблуке, без пряжек и украшений, они были простыми, но очень изящными. И выглядели дорого, словно сшитые на заказ, хотя, может они и были сшиты кому-то на заказ, просто не подошли.
— Желаете? — оказывается, помощник торговца заметил мой интерес.
Я с сожалением покачала головой. Лишних денег у меня не было.
— Примерьте! — помощник с обаятельной улыбкой протянул мне правую туфлю. — Просто примерьте. Не понравится — не берите.
Отказывать было неловко, я неопределённо пожала плечами, сняла свою туфлю, надела предложенную и встала на предусмотрительно подложенную картонку. Туфля была как на меня сшита. Не трёт, не жмёт, нога не болтается и выглядит отлично… Не утерпев, я надела и вторую и повертелась на месте, приподняв юбку. Ах, хороши! А как бы они пошли к моему светло-серому платью, да, впрочем, белое ко всему пойдёт…
— Сколько?
Торговец назвал цену. Я только вздохнула. Я не смогла бы их купить, даже будь я посвободнее в средствах. Это было бы слишком расточительно.
Не слушая уговоров и предложения "скинуть пяток монет", я вылезла из несостоявшейся обновки и пошла прочь. Перед глазами всё ещё стояли вожделенные туфельки. Может, плюнуть и всё-таки купить? Могу я раз в жизни сделать глупость? Ну, посижу на хлебе и воде, та же Луселия, вон, в долги залезает на недели вперёд, и ничего, до сих пор жива…
По пустому коридору пронёсся холодный ветер, заставив меня поёжиться. Сквозняк подхватил какой-то мелкий сор, среди него закружилась довольно большая цветная бумажка. Потом где-то хлопнуло невидимое отсюда окно, и ветер стих. Бумажка скользнула по полу и замерла у моей ноги. Я наклонилась и подняла её. Это была довольно крупная денежная купюра.