Когда вышел к ней навстречу высокий человек в мужицкой одежде, Таисья запричитала:
— Да что ж житья от вас нет, окаянных, уж думала все, оставили Москву, так не увижу больше рожу твою пакостную… А вы и сюда добрались!
— Тихо, девка, — цыкнул на нее Шатун. — Скажи спасибо, что с тобой мы еще по-хорошему. Слушай, короче. Надо нам, чтобы барышня твоя через час была на этом вот самом месте, а в доме о том чтоб ни-ни! Как ты это уладишь — твоя забота. Не сумеешь — хуже будет обеим.
В темноте глаза Таисьи блеснули зло, не по-человечьи.
— А знаешь что, медведь-шатун. Не исполню я твоего приказа. Довольно и того, что я тебе в Москве про Лизу лишнее болтала. Она девушка добрая. А добра я мало от кого видала.
— Так больше и не увидишь, — усмехнулся Шатун, степенно поглаживая бороду. — Нешто она при себе держать тебя станет, когда узнает, кто таковская ее дворовая девка? А ежели все узнают? Дом господ Измайловых за версту обходить станут!
— Не докажешь!
— А доказать немудрено. Так что? Никто твою барышню обидеть не хочет, замуж по чести берут. А иначе кому она нужна будет, коли еще и слух пустим, какого она рода… Молчишь? Вот то-то и оно.
— Чтоб тебе провалиться, проклятый…
— Не кидайся проклятьями, самой бы туда не провалится, где давно тебя нечистый дожидается. Ну как?
— Ступай. Сделаю как говоришь. Но смотри — как бы тебе самому голову не потерять.
— Штучки твои эти… не пужай, знаю я от них защиту. Через час, не забудь.
И Шатун ушел, посмеиваясь.
Глава 9. Дракон и монастырь
Катю Вересову Алексей Никитич встретил на монастырским крыльце, она выходила из дома, где жили сестры, прижимая к груди огромную охапку красных лоскутных роз. Темная, тонкая до хрупкости фигурка на фоне сахарно-белых стен… Впрочем, на Кате было не монашеское одеяние, а строгое платье и косынка — траур по отцу.
И несмотря на это, ее лицо — утонченное, почти иконописное — просияло, едва она увидела Измайлова. Катя застенчиво улыбнулась, щуря от яркого солнца синие глаза, и поправила выбившуюся из-под косынки прядь каштановых волос, едва не выронив при этом розы. Алексей помог ей придержать букет.
— Спасибо, Алексей Никитич. Матушке Аркадии несу, сестры сделали из лоскутов. К празднику храм украсим. А скоро и за настоящими ухаживать начну.
— В саду работать станете?
— Пока что да. Отец… вы ведь знаете?
Конечно же… В Чудногорске, близ которого и находился Ивановский монастырь, Алексей заходил проведать старого приятеля и узнал, что тот скончался несколько месяцев назад. Сердце не выдержало многолетних бурных возлияний. Как и сам Измайлов, старина Вересов вдовел уже много лет. И теперь его дочь, за которой Алексей Никитич ухаживал перед своим отъездом в Москву, осталась совсем одна без гроша за душой. Монастырь принял ее на первое время.
— Постриг думаете принимать?
— Нет, что вы. Я тихая, но не монашка, — Катя светло улыбнулась. — Но пока поживу тут, пускай душа успокоится. Больно за отца. Помолюсь. А потом… работать пойду, наверное.
Странно, думал Алексей Никитич, ведь она, бесприданница двадцати семи лет, никогда не воспринимала всерьез его галантные заигрывания. Да и сам он не знал, что за чувства вызывает у него эта серьезная тихая девица. А сейчас нахлынули волнение и тоска. Как он прожил в Москве все это время и не стремился назад, к ее лицу, улыбке, взгляду, голосу? И почему именно сейчас… когда это стало никак невозможно…
— Знаете, вспомнилось, — сказала Катя, глядя на розы. — Мне ваша дочка сказку рассказывала про аленький цветочек, краше которого нет на белом свете. И вот делала я с сестрами эти розы и думала про Лизонькины слова, что волшебный алый цветок — он ведь тот самый, райский, что приносит птица Алконост, желая подарить человеку счастье. Взглянуть бы на него… Как она, Лиза?
— Невеста, — Измайлов вымучил улыбку. — Упрямая Лизка моя и разборчивая, Сокольскому отказала и, чувствую, женихов не раз еще отвадит.
— Так хорошо, что разборчивая. Жить-то с человеком ей, не с фамилией, не с положением… Простите, что задерживаю вас болтовней. Вы ведь к матушке Аркадии?
— Да, но сначала вы… Ее уже предупредили, наверное, что я приехал.
Он вежливо пропустил Катю на выложенную светлым камнем дорожку, что вела к домику игуменьи, а сам рад был хоть на чуть-чуть отложить разговор, с которым он шел к настоятельнице, доводившейся ему родной теткой.
…Честное слово, Катя не хотела подслушивать. И не терпела ее прямая скромная натура ничего подобного. Просто сестрам срочно понадобилось по некому вопросу решение игуменьи, а ее келейница куда-то запропастилась. Вот Катю и отправили как знакомицу прибывшего гостя спросить — не пожелает ли матушка ненадолго прервать беседу и выслушать их.