— Хорошо, Зинаида Сергеевна. Я все обдумаю и приготовлю что нужно. А когда мы доберемся до Залесска, будем действовать по обстоятельствам.
— Мы?
— Отправиться с вами, графиня, я почту за честь. Мы можем называться в дороге братом и сестрой, так будет проще… Если предположить, что великий князь действительно решил разыскивать девушку в тех краях, то я обязан следовать за ним. Конечно, прошли те времена, когда я следил за Александром Константиновичем, удерживая его от шалостей, но… он очень мне дорог, у меня кроме него никого нет. Я бы сказал — он мне как сын, но слишком дерзостно так говорить о царском внуке. И я хочу, чтобы Александр был счастлив. К тому же, признаться, меня интригует эта история. Давайте же не будем терять времени, Зинаида Сергеевна.
— Это и мое величайшее желание, Эмиль Францевич.
— Тогда… — граф чуть улыбнулся, — за дело.
После ухода Салтыкова графиня написала Мише Сокольскому. Она велела ему немедля снять самый лучший по возможности особняк в Залесске, не считаясь с расходами, которые сама возместит. Он, готовый выполнить любое ее распоряжение, должен будет ждать ее приезда в этом доме, из которого прежде удалит всех обитателей под благовидным предлогом. «Ты будешь делать что я скажу, любезный Михаил Платонович, — писала Зинаида Сергеевна, — и это твой единственный способ искупить свою нерасторопность».
Глава 19. Остров Буян
Несколько дней у Лизы ушло на то, чтобы просто прийти в себя. Она привыкала к новому дому, к его невысоким потолкам и окнам в тюлевых занавесках, к глубокой синеве и темной зелени обитых дорогими тканями стен, к бронзе и потускневшей позолоте… А еще — к зеркалам в тяжелых вычурных рамах, таким загадочным, и к громоздкой мебели, словно дремавшей под чехлами, видя сны о прошлом, а теперь пробудившейся и с добрым скрипом-ворчанием принимавшей новую хозяйку…
К Федору она тоже привыкала. Живя с ним под одной крышей, могла видеть то, чего никогда не увидела бы раньше — например, как он в одной рубашке умывался ледяной водой на дворе или с видимым удовольствием уплетал пшенную кашу, явно предпочитая ее изысканным блюдам. Дворовые его побаивались, хотя суровым он не был, скорее сдержанным, но с Лизой обращался с неизменной нежностью, что не могло не находить отклика в ее сердце
И все же в своей новой спальне девушка все еще ночевала одна. Покои были хороши — уютная кровать под тяжелым балдахином, светло-коричневые с золотистым узором стены, кресла и мягкий диван, большие иконы старинного письма… И всегда свежие, спасибо Лукерье, цветы. Лизе тут нравилось. Даже к новой горничной — скромной и тихой Дуняше — она начинала привыкать, хотя отчаянно скучала по Таисье…
Измайлов прислал с посыльным некоторые вещи Лизы и весьма любезное письмо. Приезжать пока не собирался, но рассказал, как едва ли не силой вырвал правду у примчавшегося в тот же вечер в Яблоньки взволнованного Сокольского. Это было нетрудно, Миша вообще притворяться не умел. Теперь, писал отец, он убедился, что Федор Иванович не солгал, и все же ему сложно смириться с мыслью, что его единственная дочь покинула отчий дом так внезапно, не поинтересовавшись мнением отца. Вообще Лиза чувствовала, что папенька как будто чего-то не договаривает.
— Он просто ревнует, — сказал ей Федор. — Столько лет ты была для него всем, и вдруг являюсь я… Но, Лиза, мы будем счастливы, мне сердце это говорит. И тогда Алексей Никитич простит нас.
— Лизавета Лексевна! — появилась Лукерья и, кланяясь, протянула Лизе запечатанный конверт. — Человек из Яблонек прибыл, батюшка ваш велел передать вам в собственные руки…
В конверте — вот странность! — оказался еще один конверт. Писал явно не отец. И Лизу словно жаром обдало — она уже видела этот почерк…
«Милая, славная Елизавета Алексеевна! Лизонька… Я рискую прослыть в вашем мнении негодным человеком, назойливым и не умеющим достойно принять отказ, но в том-то и дело, что отказа от вас я не слышал. Моя мечта отчаянно цепляется за это, за возможность, за надежду, что ваше сердце все-таки откликнется моим мольбам. Я не могу без вас! Я оставил Москву, где мне нынче все постыло, и теперь я ближе к вам, чем вы полагаете. Я молю об одной только встрече, чтобы вы, выслушав меня, сказали «да» или «нет». Даю вам слово: если вы меня отвергнете, я больше никогда вас не побеспокою.
Я изучаю эти чудесные места, смотрю на красоту, которой могли любоваться и вы. Есть одно дивное место, где чувствуется печаль и в то же время умиротворение. Это полуразрушенная от времени церковь на берегу пруда и останки заброшенной деревни — на пути из Яблонек к Чудногорску. Пруд называют Птичьим, а церковь, как говорят местные, была освящена во имя Илии Пророка. Я буду ждать вас там от рассвета до заката, каждый день, и надеяться, что вы придете. Всего лишь несколько слов — и более ничего.