— Умею.
Чем дольше шел Федор по Калинову мосту, тем сильнее сгущался сумрак, море-океан растаял за спиной, и мост тянулся теперь над рекой Смурой, чья вода была цвета черного бриллианта. Наконец Федор ступил на берег. Под ногами его был камень и над головой — серые своды. Или же… ледяные, темно-синие? Нет, черные… И вновь..
Странное это было место. Зыбкое, мерцающее подземелье. Причудливые каменные наросты то становились гигантскими сосульками, то превращались в клубящие тени. Росли здесь и деревья, все сплошь из кристаллов, на листьях-самоцветах сверкали цветные огоньки. Глядишь — и деревья уже из льда и инея, снежно блестят, переливаются… А то вдруг кажется, что их листья — черные бриллианты, застывшие всплески Смуры.
Федор осторожно продвигался вперед вдоль течения реки. Иногда камни под ногами превращались в ледышки… Мог бы вороном полететь, но ему хотелось увидеть все здесь человеческими глазами. Вдалеке высились льдистые, блестящие хоромы — наверное, туда ему и надо.
Было совсем темно, потом загадочные камни начинали испускать слабый свет, затем в один миг наступала яркая зима. Чуть-чуть поблистает — и снова все тонет во мгле. От этих постоянных изменений у Федора начала побаливать голова. Он едва не наткнулся на что-то… на кого-то — явно живого. Некто сидел на камне — или на ледяной глыбе, потом поднялся и засветил в руке звезду. Федор понял, что это девушка — худая и бледная, в длинной, до пят, синей рубахе с серебристым окоемом, с распущенными по плечам прямыми черными волосами. Глаза ее казались отражением темных вод Смуры — вот-вот затянут в себя как в омут.
— Здравствуй, — Федор поклонился ей в пояс по старинному обычаю, и она ответила тем же. — Я к Морене-королеве иду, за мертвой водой. Не подскажешь, иду-то хоть правильно?
— Путь твой лежит к ее хоромам, — голос девушки был подобен звону льдинок. — Но лучше не тревожить сейчас королеву. На Руси весна, и матушка старится до осени. Не любит она, чтобы ее такой видели — с сединой да с морщинами.
— Жаль, конечно, но придется рискнуть. Мертвая вода мне очень нужна. А ты, стало быть, дочка Морены?
— Да, Желя меня зовут. Ну а кто ты таков?
— А я Федор, Ворона Вороновича внук. Что же ты здесь делаешь одна?
Желя показала вещицу, которую он поначалу принял за звезду — то было круглое светящееся зеркальце.
— Печаль на Руси высматриваю. Когда вижу, что кому-то совсем невмоготу — плачу о нем, ему тогда чуток полегче становится.
— Все время плачешь и плачешь?
— Все время. Судьба моя такова.
— Судьба незавидная.
— Я всех жалею, а меня никто не жалеет. Ну а ты пожалеешь, добрый молодец? Поцелуй меня…
— Нет, не стану.
— Неужели совсем нехороша? Очень уж худа и бледна? Так отец мой — Кощей, я в него уродилась.
— Не в этом дело, Желя. Я жену свою люблю, и никого, кроме нее, целовать не хочу.
Желя снова села на камень и горько заплакала. Ее слезы капали в Смуру, но, не достигая воды, оборачивались черными алмазами, а потом уже и растворялись в речных волнах.
— Уж не слезы ли твои — мертвая вода? — догадался Федор.
— Верно говоришь, — послышался звучный женский голос за спиной. Воронов обернулся и ничуть не удивился, что на месте, где только что никого не было, теперь стояла женщина в одеянии из инея и льдинок, и сурово глядела на него синими глазами. На ее темных, как зимняя ночь, серебрящихся сединой волосах блистала бриллиантовая корона. Лицо казалось выточенным из холодного белого камня, и молодым оно сейчас не было, но от того красота его не блекла.
Федор поклонился королеве Подземья.
— И ты, красавец, туда же, за мертвой водой… сам-то Ворон Воронович чего не пришел, чем таким важным занят?
— Царевич велел тебе кланяться, государыня, да напомнить про карточный должок. Он сказал, что обыграл тебя тремя козырями.
Морена рассмеялась звучным, раскатистым смехом.
— Да, вижу, и вправду тебя дед твой послал. А сам не хочешь со мной в картишки перекинуться?
— Прости…
— Эх, боишься. Но что поделать, должок за мной и правда водится. И как заведено, возьми, молодец, воды нашей, черной да студеной.
Морена взмахнула левым рукавом, и в руках у нее появился флакон из темного хрусталя. Бросила она его Желе, та поймала на лету. Наполнив флакон водой из речки Смуры, дочь Кощея и Морены с поклоном подала его Федору. Он поблагодарил печальную девушку, а она вновь направила на него сияющее зеркальце, освещая его лицо. «Никак запала на меня дочка Кощеева», — обеспокоенно подумал Федор. Он собрался уже поскорее распрощаться с Мореной и Желей, как…
«Помоги мне, добрый молодец…»