– Ну… – Джоан замолчала, прикидывая, что стоит говорить, а что нет. – Она очень миниатюрна. Самая маленькая женщина из всех, какую я когда-либо видела. Раздражительная. И пожалуй, эксцентричная. Но уверена, не менее великая от этого. – Она сделала еще один глоток джина, чтобы заполнить паузу.
– Но это же далеко не все, верно? – Голос Роберта звучал недоверчиво. – Джоан, мы от тебя только и слышали: Мод Викери то, Мод Викери се, с самого дня твоего приезда! А теперь, после встречи с ней, все, что ты можешь сказать, – это что она маленькая и злая? – Он засмеялся.
– Какой у нее дом? – спросила Мэриан.
– Не такой великолепный, каким я его себе представляла… Ну, вообще-то, на самом деле там грязно. – Джоан сделала еще глоток джина. Напиток быстро приникал в ее кровь, согревая и придавая смелости. – У нее есть ручная газель и две салюки, а еще… По правде сказать, там везде было очень много навоза.
– Ах, боже мой, правда? – отозвалась Мэриан. – Конечно, у нее должен быть кто-то, кто убирается в доме. Никто на свете не держит газелей в качестве домашних животных. Разве такое бывает?
– И у нее есть раб, – продолжила Джоан.
– Неужели? – Светлые брови Роберта поднялись. – Ну, рабство здесь не совсем такое, каким мы его себе представляем. Во всяком случае, в наше время. Те рабы, которые здесь еще остались, как правило, родились таковыми и зачастую становятся кем-то вроде членов семьи. Но в следующий раз, когда ты туда пойдешь, скажи тому парню, что стоит ему прийти сюда и коснуться флагштока во дворе представительства, как он станет свободным человеком. Таков закон.
– Что ж, Мод не встает с инвалидного кресла и остановить его вряд ли сможет.
– Ох, бедняжка, – рассеянно проговорила Мэриан.
– Я не знал, что она в таком положении, – сказал Роберт. – Возможно, я должен сообщить об этом султану. Насколько мне известно, в свое время он проявлял к ней интерес. С другой стороны, может, мне и не следует вмешиваться. Эта женщина определенно ценит независимость. Она неизменно отвергала все приглашения отобедать, которые я ей посылал, и все, которые посылал мой предшественник.
– Да, похоже, она не слишком общительна, – согласилась Джоан.
Когда они поднялись с кресел, чтобы отправиться к столу, Роберт пошел рядом с Джоан и слегка коснулся ее руки, чтобы привлечь внимание. Несмотря на свой рост или, возможно, благодаря ему, он был очень деликатен, хотя от него и разило цитронелловым маслом, отпугивающим комаров[33].
– Моя дорогая девочка, – мягко проговорил он. – Не хочу растравлять твою рану, но не могу не спросить, как ты справляешься. Вы были так близки с нашим дорогим Дэвидом. Прошлый год наверняка стал для тебя очень тяжелым.
– Да. – Мысли Джоан мгновенно обратились к ее горю. Оно походило на плотный комок в животе, который никуда не девался и не уменьшался. Она и теперь его ощущала. Комок имел все те же размер и форму, как и спустя неделю после смерти отца, когда до нее наконец дошло, что самого родного человека больше нет рядом. Она думала об этом факте как о некоем препятствии, которое надо научиться обходить, и обнаружила, что это можно сделать, если сосредоточить мысли на других вещах. Она научилась делать это так ловко, что иногда забывала о своем горе, пока память об отце вновь не заявляла о себе внезапным приступом боли. Джоан слегка пожала плечами, чувствуя, что ей будет трудно объяснить все это. – Пожалуй, со мной все в порядке, – сказала она. – Но я по нему ужасно скучаю. Нам всем его не хватает. Увы, человеку приходится…
– Сматываться? – добродушно улыбнулся Роберт. Это было одно из любимых словечек отца.
– А есть выбор? – спросила Джоан и подумала о матери, в которой со смертью мужа что-то сломалось и которая, похоже, до сих пор не пришла в себя. – А еще выяснилось, – продолжила она, – что мне становится легче, когда я пытаюсь представить, каких поступков ждал бы от нас папа.
– Да, это правильно. Действуй в том же духе. А как мама? В тебе есть немалая доля жизнестойкости твоего отца, а вот Олив, боюсь, ее не хватает.
– Да. Она до сих пор сама не своя. – Вот все, что нашла сказать Джоан.
Перед ее мысленным взором встала вымученная улыбка матери, бледный знак былого стоицизма, появившаяся на ее лице, когда Джоан собрала вещи, чтобы ехать в Маскат. Джоан, как ни старалась, не могла избавиться от легкого раздражения, смешанного с чувством вины. Горе матери начинало казаться ей цепями, приковывающими Джоан к дому и к детству, в то время как ей открывал объятия весь мир. Роберт потрепал ее по плечу своей ручищей.
33