– Папа забыл посвятить тебя в подробности? Потому что они чересчур ужасны для его дорогой доченьки?
– Почему ты такая злая? – спросила Люпе дрожащим голосом.
– Ката мертва! – крикнула я так громко, что вороны вскинулись над площадью черной спиралью. – Ты послала ее в сад, и кто-то убил ее там!
Произнесенные вслух, эти слова равно поразили нас обеих. Лицо моей подруги вдруг сделалось белым, как у ее матери.
– Я не знала…
– Нет, ты предпочла не знать! Тебе ни до кого и ни до чего нет дела, кроме того, что касается тебя лично. Ты ничего не понимаешь и тебе все равно…
– Мне не все равно! Я хочу знать! Расскажи, что случилось. Мне никто ничего не говорит!
Мы никогда раньше не ссорились, и теперь глаза у Люпе блестели от слез, но меня это не трогало. Гнев накручивал меня, и я говорила, говорила, словно, делая больно Люпе, защищала от боли себя.
– Из-за того, что ты послала Кату в сад за драконовыми сердечками, она оказалась там в тот же вечер, что и кто-то плохой. Из-за тебя она умерла и уже никогда не вернется. А из-за твоего отца мы не узнаем, кто это сделал. Он ведь слишком занят твоим фейерверком, чтобы отвлечься на что-то еще. Он не желает посылать поисковый отряд в лес, где, как все говорят, скрывается убийца и…
– В лесу? П-п-почему не желает? – запинаясь, пробормотала Люпе. – П-п-очему?
– Потому что он – трус. Потому что прогнил насквозь. Потому что в вашей семье все прогнило, и с тех пор как он приехал сюда, здесь тоже все прогнило.
Люпе плакала, обхватив руками живот, как будто я ударила ее. Ногти впились в ладони, вырезая в них маленькие полумесяцы. Гнев выгнал страх, и я чувствовала себя всесильной и всемогущей.
– Моя мама и Габо умерли из-за того, что вы приехали сюда. Твой папа не позволил пройти через лес, чтобы добыть лекарство. И вот теперь Ката тоже мертва, а ты просто убегаешь. Вы все убегаете в Африку, а расхлебывать кашу будем мы. Вот так, здорово.
– Иза, пожалуйста… – Люпе протянула умоляюще руки, но я топнула ногой.
– Бегите! Вы здесь никому не нужны.
Люпе посмотрела на меня – сморщенное лицо, слезы на щеках, – а потом повернулась и побежала, неуклюже вскидывая свои длинные ноги, к дому.
Я сердито пнула бочку, охнула от боли – досталось пальцу – и свалилась на землю. Гнев схлынул, ушел быстро, как и пришел, оставив пустоту. Что я наделала? Что натворила? Я обхватила колени. Как вернуть все назад? Люпе ничего не знала, не понимала…
– Изабелла? – Пабло наклонился с протянутой рукой. – Ты как?
Я сильно-сильно зажмурилась и только потом, убедившись, что слезы больше не текут, взяла его руку. Он потянул меня вверх с такой силой, что я взлетела.
– Извини. – Пабло посмотрел в переулок, куда убежала Люпе. – Это не губернаторская дочка была?
– Люпе, – я шмыгнула носом. – Школьная подруга.
– Подруга? – он вскинул бровь. – Что-то не похоже.
Я потерла больной палец.
– Высказала ей кое-что…
– Слышал. Они вроде бы куда-то собираются?
– В Африку. На губернаторском корабле. Мне… – я замолчала, вспомнив, что Люпе просила никому не говорить. – Мне надо извиниться.
– Не надо. Пусть остынет, успокоится. А тебе надо домой.
Пабло повел меня через площадь, и мы уже поворачивали на нашу улицу, когда я заметила у него на предплечье свежий синяк.
– Что случилось?
Он бросил взгляд на руку и пожал плечами.
– Лошадь лягнула. Они в последние пару дней сами не свои. И козы тоже. Когда уходил, сгрудились все у ворот.
– Почему?
Пабло снова пожал плечами.
– Ты только не говори моей маме – у нее все знамения и прочее.
Мы почти не разговаривали уже несколько лет, но, поднимаясь по склону, я вдруг обнаружила, что молчать с Пабло так же легко, как будто годы и смерть Габо на мгновение свернулись, и мы, трое, возвращаемся домой, проведя день у моря. Я хотела сказать об этом Пабло, но увидела, какое у него серьезное лицо, и воздержалась.
Примерно на полпути он сказал:
– Давай-ка прибавим, уже почти стемнело.
Солнце садилось. На каждой крыше сидело по ворону.
После убийства их стало как будто больше, словно они множились неким образом, восполняя отсутствие людей на улицах Громеры. Я шла, опустив голову. Пылавшая золотом под ногами пыль поблекла и к тому времени, как мы дошли до дома, до моей зеленой двери, окрасилась в темно-синие тона.
Пабло постучал, и дверь чуточку приоткрылась. В щели появилось встревоженное лицо отца. Увидев меня, он открыл дверь шире.
– Ты где была?
– Извини, Па. Я…
– Даже записку не оставила. Ты хотя бы представляешь, как я беспокоился?
– Он уезжает, – вмешался Пабло. – Губернатор. Собирается сесть на корабль и уплыть, а расхлебывать эту кашу придется нам.