Время от времени, в приливах бодрости, отец выходил из дома. Однажды, вернувшись на ферму после целого часа, проведенного за разговором на кухне у соседа, он застал сына перед открытыми ящиками шкафа: семилетний Эйнар обмотал шею янтарными бусами, а на голову повязал длинный желтый шарф, струившийся, словно кудри.
Отец побагровел, его глаза как будто провалились в глазницы, в глотке хрипло заклокотало.
– Не смей этого делать! – прошипел он. – Мальчики таким не занимаются!
И маленький Эйнар спросил:
– Но почему?
Отец умер, когда Эйнару было четырнадцать. Могильщики потребовали десять крон сверху за лишнюю работу, так как в могилу обычной длины гроб не помещался. На церковном кладбище бабушка, схоронившая всех своих детей, вручила Эйнару миниатюрную записную книжку в оловянной обложке.
– Будешь записывать сокровенные мысли, – пояснила она.
На бабушкином лице, плоском и круглом, как блюдце, отражалось явное облегчение от того, что ее хилый никчемный сын наконец отправился в мир иной.
Записная книжка была размером с игральную карту, сбоку к ней петельками из страусиной кожи крепился синий, цвета ясного неба, карандашик. Бабушка прихватила эту вещицу у спящего прусского солдата в войну 1864 года, когда Германский союз оккупировал Ютландию. «Забрала, да и пристрелила», – порой вспоминала она, сбивая масло.
Деревушка Синий Зуб получила название в честь одного из первых датских королей[9]. Никто не знал, когда в ней появились первые жители и откуда они пришли, хотя ходили легенды о переселенцах с Гренландии, покинувших каменистую землю родины и выпустивших своих овец на траву Дании. Это была глухая деревня, окруженная болотами, где все и всегда было мокрым: ноги, собаки, а по весне, случалось, даже половики и стены в домах. Дощатый настил, уложенный поверх топкой земли, извилисто вел к большой дороге и зерновым полям за ней. Каждый год настил проседал на длину девичьего локтя, а в мае, когда снег таял и превращался в клочки размерами не больше рыбьей чешуи, мужчины Синего Зуба заново вбивали перекошенные доски в немногие сохранившиеся островки желтой земляной насыпи.
В детстве у Эйнара был друг по имени Ханс, который жил на краю деревни в кирпичном особняке с первым в округе телефонным аппаратом. Как-то раз, еще до того, как мальчики сдружились, Ханс взял с Эйнара один эре за разрешение снять трубку. Эйнар ничего не услышал, кроме гулкой тишины, изредка прерываемой помехами. «Будь у тебя кому позвонить, я бы тебе позволил, ты же знаешь», – сказал Ханс, закинув руку Эйнару на плечо и легонько встряхнув его.
Отец Ханса носил баронский титул. Мать, женщина с волосами мышиного цвета, стянутыми в тугой пучок, общалась с сыном исключительно на французском. Ханс, чьи щеки и подбородок были усыпаны веснушками, как и Эйнар, в сравнении со сверстниками выглядел щуплым, но в отличие от него обладал живым и резким голосом – голосом нормального неугомонного мальчишки, которым одинаково уверенно разговаривал и с лучшим другом, и с гувернанткой, француженкой с Корсики, и с сизоносым приходским священником. Ханс относился к тому типу детей, что, набегавшись за день, мгновенно, счастливо и без единого звука засыпают, лишь только голова коснется подушки. Эйнар знал об этом, ибо, ночуя в гостях у друга, всякий раз до самого рассвета лежал без сна, так как от возбуждения не мог сомкнуть глаз.
Эйнар был двумя годами младше Ханса, но ему это не мешало. В четырнадцать Ханс, мелковатый для своих лет, все же обходил товарища ростом. Двенадцатилетнему Эйнару Ханс с его чересчур крупной по отношению к телу головой казался старше всех остальных знакомых мальчиков. Ханс разбирался во взрослых, которые правили этим миром: он знал, что те не любят, когда им указывают на непоследовательность их поведения.
– Нет-нет, молчи, – говорил он другу, когда отец Эйнара, беспрестанно сетовавший на то, что прикован к постели, откидывал пуховое одеяло и мчался к чайнику, стоило госпоже Боор или госпоже Ланге заглянуть в дом, чтобы посплетничать.
9
Имеется в виду Харальд I Синезубый (дат.