Он растянулся на цыновке и закрыл глаза. Сумико смыла глину с подошв его носков, собрала расстеленную на земляном полу солому и села за работу. Услышав тихий храп дяди, повернулась к нему спиной, вытащила смятый листочек из–за пазухи и тщательно расправила его. Перед тем как приступить к чтению письма, она поправила волосы и взглянула в зеркальце, висевшее на столбике.
Она с трудом разобрала написанное, буквы валились на правый бок. Это какое–то извещение, а вовсе не письмо. Она сложила листочек и запихнула за пазуху.
Под вечер к дяде зашли отец Яэко и отец Харуэ — Дзинсаку. Они пошли в школу слушать речь приехавшего из Токио молодого господина Югэ. Скоро должны были состояться выборы в нижнюю палату, и староста советовал всем голосовать за молодого господина Югэ, так же как в свое время все голосовали за старого господина Югэ, владевшего тогда всеми окрестными горами. За последние годы род Югэ немного обеднел и часть его владений перешла к роду Сакума, который происходил из простолюдинов и разбогател на подрядах во время войны.
Вскоре после ухода дяди пришла Яэко. Сумико рассказала ей о том, как Рюкити выронил какую–то записку у плетня. Яэко прищурила глаз.
— Это он нарочно подбросил… Сумитян прочитала?
Сумико молча вытащила записку и передала Яэко. Прочитав записку, Яэко тоже поджала губы.
— А я думала, что Рютян написал письмо Сумитян…
Сумико презрительно фыркнула:
— Стала бы я подбирать такие письма!
— Надо сообщить учителю.
— Дядя сказал, чтобы я не выходила из дому, и унес сандалию.
— Ладно, я сама передам учителю.
— Яэко спрятала бумажку в рукав и вышла, сказав, что зайдет потом.
Сумико выглянула в окошко. Яэко остановилась у калитки и показала на веточку сливы, воткнутую в плетень:
— Это Сумитян засунула?
Сумико посмотрела на плетень, покраснела и кивнула головой.
— У нас тут уже отцвели, а в горах еще нет, — сказала Яэко.
К ней подошла Харуэ — с белым платочком на голове, в безрукавке и черных шароварах, прикрытых красным передничком. Как всегда, она была чистенькая и нарядная.
— Харутян ходила в город? — спросила Яэко.
На щеках Харуэ заиграли ямочки.
— Ходила за лекарствами. А на дороге около круглой скалы работают чужие солдаты. Подозвали меня и дали карамельку. И лопотали что–то по–ихнему… Я взяла карамельку и убежала.
Яэко неодобрительно покачала головой.
— А что они там делают?
Протянули веревки, поставили какие–то штуки, что–то измеряют. А один с нашивками на рукаве стал по–японски говорить мне…
Харуэ сказала что–то на ухо Яэко и захихикала. Они медленно пошли по улице.
— Я буду ждать Яэтян, зайди непременно! — крикнула вдогонку Сумико.
Она удобнее уселась у окошка. Стало быстро темнеть, но она не зажигала керосиновой лампочки. Где–то вдали заквакали лягушки. Сквозь деревья замелькало желтое пятно: зажегся электрический фонарь у ворот усадьбы Сакума. Оттуда доносилось мерное постукивание станка для витья веревок — работали во дворе. Сумико надела дядины лапти, подкралась к плетню и понюхала цветы на ветке. Вернувшись в дом, опять села у окошка.
Высоко–высоко за облаками прогудели самолеты. Через некоторое время снова раздался их гул, сопровождаемый свистом. Со стороны усадьбы стал доноситься стук колотушки сторожа.
У плетня неслышно появилась сгорбленная фигура. Сегодня Таками был без темных очков, в халате и кепке. Он подошел к окошку.
— Хотел давно поговорить с вами, — голос у него был приглушенный, как будто его рот закрывала маска. — Наверно, слышали обо мне. — Он легко поклонился. — Я о вас слышал… Вы видите во сне что–нибудь белое? Снег, или белых лебедей, или белые облака…
Сумико замотала головой и отодвинулась от окошка.
— А я вижу. — Таками вытащил из рукава сигару и, щелкнув зажигалкой, закурил. — Мне говорили, что все, у кого атомная горячка, в бреду говорят о чем–нибудь белом. Не думайте, что я сумасшедший, хотя я говорю странные вещи, не бойтесь. Сегодня я очень взволнован. Я узнал, что одна девушка… она жила тогда в Нагасаки так же, как и я, недалеко от Медицинского Института, и тоже случайно спаслась… Она совсем недавно, месяц тому назад, умерла. Все эти годы у нее ничего не было, только сильное малокровие… И вдруг поднялась температура, и она стала говорить о ледяных горах и белых лилиях и через несколько дней умерла.
— А следы ожога были? — спросила Сумико, пододвинувшись к окошку.
— Был келоид на груди в виде небольшой бабочки. В морском госпитале в Нагасаки ее прозвали «мисс Баттерфлай». Так вот… с недавних пор я тоже стал видеть белые сны. Это предвестие неизбежного.