— И умеющие собирать материалы, — сказал учитель, — и желающие помогать журнальчику, распространять его, собирать деньги…
— Словом, собирается самая активная часть молодежи, — продолжал Цумото. — И нам поэтому нужно создать как можно больше опорных пунктов. Каждый журнальчик является боевым отрядом на фронте борьбы за нашу свободу и независимость и за всеобщий мир. В городах и на заводах по части журналов дело обстоит неплохо, но деревня еще сильно отстает, в том числе и наш район. И мы должны энергично приняться за дело. Дедушка и учитель Акаги здорово нас ругали на–днях в городе. И мы решили сегодня собраться здесь вместе и поговорить обо всем…
Дедушка обвел всех взглядом и улыбнулся.
— В городе Кацу Гэнго работает не так уж плохо, у него там достаточно помощников. Теперь ему нужны помощники в деревне. Так что вы должны помочь ему. Он хороший парень…
Дедушка поклонился. Все захлопали в ладоши.
— Значит, в нашем районе созданы два опорных пункта, — оказал Кандзи. — «Наша земля» и журнальчик рыбаков. Начнем с этого. И постараемся как можно скорее подготовить новых помощников Кацу Гэнго.
Он объявил собрание закрытым, попросив остаться членов инициативной комиссии.
Сумико и Инэко вышли последними. Яэко ушла вперед с Марико, девушкой из города. Накрапывал теплый дождик. Пришлось итти в полной темноте вдоль плетней. Вскоре девушек нагнали Рюкити и Ясаку. Инэко пошепталась с Ясаку, и они быстро пошли вперед и скрылись в темноте.
— Ну как, страшно было? — тихо спросил Рюкити.
— Учитель Акаги постарел… Мне очень понравился этот лысый старичок. Такой веселый, живой.
— Дедушка — старый коммунист, он пятнадцать лет отсидел в тюрьме на Хоккайдо, у него нет одного легкого, отбили. И после войны уже сидел два раза… за то, что писал против аме.
— А этот парень, который ехал с нами в грузовике… Цумото… он очень хорошо говорил. Студент?
— Нет, он был мотористом на городской электростанции, но его уволили как красного, а сейчас он на цементном заводе. Он член городского комитета Демократического союза молодежи.
— Из нашего поселка были только Ясаку и Хэйскэ, а остальные все чужие…
— Я привел ребят с нашей горы, были с Монастырской горы, с дамбы и из поселка Куротани. У нас на горе теперь будет гарибанная типография. Будем печатать журнал «Наша земля».
После недолгого молчания он спросил:
— Сумитян будет помогать нам?
— А что делать?
— Работать на гарибане. Это такая печатная машина. Яэтян сказала, что Сумитян хорошо рисовала в школе.
— У меня только журавли хорошо получались… и самолеты.
— Вот это–то и нужно нам. Будешь рисовать заставки. Попробуй. Придешь?
— Дядя не пустит. И я не знаю, куда итти.
— Мы будем печатать по вечерам, после работы. Скажи дяде, что идешь к подругам. Яэтян зайдет за тобой.
Дойдя до калитки своего дома, Сумико остановилась.
— Страшно все–таки… но я приду, — шепнула она и, коснувшись рукава Рюкити, проскользнула во двор. — Уходи скорей.
Дверь была приоткрыта. Дядя уже спал. Сумико ощупью разостлала постель у окна и легла. Дождь пошел сильнее. Дядя застонал во сне и вдруг заплакал тонким, жалобным голосом. Сумико подсела к нему и стала растирать ему плечи.
— Вернулась? — спросил он сонным голосом. — Что так поздно?
— Собрание было… — Она запнулась, потом быстро добавила: — У доктора собрались эти… больные и читали журналы… о разных болезнях.
— Дал лекарство?
— Нет, только осмотрел и сказал, что надо побольше ходить… полезно для здоровья. Сказал, чтобы я ходила к нему лечиться. Но только по вечерам, потому что днем надо платить, а если вечером, то бесплатно.
Дядя сердито пробормотал что–то и повернулся на другой бок.
Сумико никак не могла заснуть. Начало болеть плечо, потом появился зуд. И шея тоже болела, исщипанная до синяков. Сумико выпила воды, разыскала в кастрюльке печеную картофелину и съела. Через некоторое время дождь прекратился. Лягушки сегодня почти не квакали. Колотушка сторожа тоже не была слышна.
Сумико стала прислушиваться. Откуда–то издалека, со стороны гор доносился шелест, еле слышный, такой, как будто шелковичные черви жуют листья. Может быть, снова дождь пошел. Сумико повернулась. Зашелестела подушка, набитая мякиной. Сумико поправила подушку и легла. Лежала не двигаясь, но через некоторое время снова стал доноситься шелест.
Сотни и сотни тоненьких журнальчиков выпускаются сейчас по всей стране. От Хоккайдо до Кюсю, всюду, всюду — в городах, деревнях, рыбацких поселках, на заводах и в шахтах. Всюду печатают эти журнальчики и перелистывают их. Шелест слышится по всей стране. Тысячи, десятки тысяч людей — шахтеров, рыбаков, железнодорожников, студентов, землепашцев, телефонисток, лесорубов — пишут, пишут обо всем, что у них на душе, пишут как умеют. Пишут потому, что хотят, чтобы японцам жилось хорошо, чтобы во всем мире людям жилось хорошо и чтобы не было больше войн. Чтобы не было больше пикадонов.