— Уже совсем промокла, — сказал он тихо. — Простудишься. Иди домой.
Она молча мотнула головой.
— Ну и сиди, пока не околеешь! — Он с шумом захлопнул дверь.
К утру дождь ослабел, но небо не прояснялось, попрежнему было обложено тучами. Дядя вышел из дому, не спеша помылся у кадки и, не глядя в сторону Сумико, буркнул:
— Иди покушай.
Она не ответила. Дядя вошел в дом, оставив дверь открытой. Немного спустя снова вышел, выплеснул воду из котелка и налил новую.
— Где соль? — спросил он.
— В горшочке на верхней полке, — ответила Сумико. — Только осторожно, там бутылочка с жидким мылом.
Дядя несколько раз выходил во двор: мыл соленую редьку, полоскал чашку и котелок, чистил свои шаровары, но больше не заговаривал с Сумико. Потом надел зонт–шляпу, накинул на плечи кусок рогожи и, засунув за пояс серп, вышел за калитку.
Дождь прекратился. Сумико сняла накидку с себя и постелила на мокрой земле, постояла немного, прошлась по дворику, заглянула в дом. Бутылочка с жидким мылом стояла на полке — дядя не свалил ее. Сумико вернулась к накидке, лежащей на земле, и села лицом к дому.
Сзади скрипнула калитка, и чей–то мужской голос спросил:
— Куни–сан дома?
— Ушел, — ответила Сумико, не поворачивая головы.
Она услышала покашливание и удаляющиеся шаги. В углу дворика возле кадки для дождевой воды прыгала маленькая лягушка. На деревьях в соседнем дворе зачирикали птички. Оттуда пахнуло чем–то вкусным. Вероятно, жарили что–то на бобовом масле. Сумико проглотила слюну. Волосы на голове высохли. Шаровары, прилипшие к ногам, тоже стали подсыхать. Высоко–высоко в небе пролетели птицы, построившись, как самолеты. Всего девять птиц, одна из них немного отстала. Пролетели, не шевеля крыльями, совсем беззвучно.
Сумико окликнули — голос бабушки Инэко:
— Дядя дома?
— Ушел, — ответила Сумико, смотря вверх.
— А ты что делаешь? Молишься?
За плетнем зашептались. Раздался голос Инэко:
— Сумитян, ты что? Почему сидишь?
Сумико ответила не оборачиваясь:
— Сказала дяде… решила сидеть, пока дядя не станет меня пускать. До тех пор буду сидеть вот так.
Инэко вскрикнула и захлопала в ладоши.
— Ой, как здорово! Как здорово! Когда начала?
— Ночью.
За плетнем опять зашептались, спустя некоторое время недалеко от Сумико упал бумажный мешочек. Сумико взяла грабли и подгребла мешочек к себе. В нем оказались шарики из пшенной каши и две маринованные сливы. Сумико с удовольствием съела подношение.
За плетнем началась какая–то возня, и послышался сердитый голос отца Инэко. Раздался звук пощечины.
— Сумитян, я тоже!.. — крикнула сдавленным голосом Инэко.
Повидимому, ей зажали рот рукой и втащили в дом. Сумико посмотрела на небо. Тучи шли со стороны моря. Наверно, скоро опять пойдет дождь. Мимо плетня пробежали мальчишки с бумажным змеем. Стала затекать нога. Сумико вытянула ногу и потерла ее. Услышав сзади голоса, она села, подобрав под себя ноги.
— Всыпать ей надо как следует! — сказал мужской голос. — Дурит. Нечего смотреть!
Сумико стала медленно считать про себя, отсчитывала только вдохи, пропуская выдохи. Когда отсчитала до ста двадцати трех, стукнула калитка. К Сумико подошел дядя и тихо сказал:
— Ну, идем… срамишь меня. Все смеются.
Она промолчала.
— Иди домой, — шепнул дядя. — Проголодалась?
— Ничего не буду есть, — ответила Сумико. — Упаду… все равно не буду. Умру.
Дядя вошел в дом. За плетнем послышались женские голоса:
— С ума сошла!
— Сидит с ночи. Бесстыдница какая!..
— Дура! — крикнули мальчишки. — Пикадон!
В щеку Сумико попал комочек грязи. Еще что–то бросили в спину, потом в голову.
— Пошли отсюда! — крикнула женщина — голос матери Инэко.
Мальчишки убежали. Сумико вытерла рукавом лицо и волосы. Она отсчитала еще девяносто три. Во двор вошла жена Кухэя и, подойдя к двери, сказала:
— Куни–сан, прости ее… больная ведь.
Дядя ответил ей что–то сердитым голосом.
— Не жалеет совсем, — пробормотала жена Кухэя. Она подошла к Сумико. — А ты тоже не упрямься… нехорошо так. Попроси прощения.
— Я ничего плохого не делала, — ответила Сумико.
— Иди домой, дядю надо слушаться.
Постояв немного, жена Кухэя поцокала языком и вышла за калитку.
Весть о ее сидении распространилась по всему поселку. У плетня все время стояли люди и оживленно обсуждали событие. Одни жалели девочку: уж если решилась на такое — значит, довели до этого; другие ругали: за такое непослушание надо хорошенько отодрать, чтобы запомнила на всю жизнь.