Вернувшись с кладбища, Сумико пошла помогать матери Инэко резать грибы и редьку для сушения.
— Говорят, дядя Сумитян хочет пойти работать на гору? Правда? — спросила мать Инэко.
— Наверно, опять поругался с приказчиком, — сказала Сумико. — Думал, что ему дадут участок в аренду, а приказчик помешал.
Мать Инэко закивала головой.
— Я слышала, что приказчик требует, чтобы Сумитян пошла работать в усадьбу, а дядя Сумитян не соглашается.
— Не в усадьбу, а в гостиницу на курорте, — сказала Сумико. — Я лучше пойду работать на завод.
— Инэ тоже хочет служить в городе, ей скучно у тети. Скоро будут набирать работниц на консервный завод господина Югэ, но там надо будет жить в общежитии.
— Барсук устраивает?
— Нет, жена старосты — она тоже занимается этим делом. Только я боюсь отпускать Инэ в город, она у нас такая шальная… Слышала, что выкинула Яэко? Подговорила девчонок взбунтоваться, поломала что–то и убежала, стала совсем красной. Вот я и боюсь отпускать Инэ… — Мать Инэко покачала головой. — А дочка Дзинсаку… слышала? Вышла из больницы и не вернулась домой, осталась в городе и, говорят, совсем свихнулась… стала панпан–девкой. Решила–плюнуть на все: все равно, мол, уже опоганена… Бедняжка! Такая хорошая девочка была…
Мать Инэко вздохнула и вытерла передником глаза.
Где–то недалеко зашумели машины. Мать Инэко подошла к плетню.
— Опять приехали. На этот раз не маневры.
У дома Кухэя стояли две машины. Через некоторое время из дому вышли иностранцы. Один из них в белом халате и с чемоданчиком, рядом с ним коренастый японец в военной форме, нисей.
— Наклеили бумажку на двери… Это приехали осматривать нас… Ой, сюда идут! — Мать Инэко взяла нож у Сумико. — Беги домой.
Вбежав в дом, Сумико разбудила дядю. За окном громко заговорили. Скрипнула калитка.
— К нам идут, — зашептала Сумико, теребя дядю за рукав. — Проверять пришли.
Увидев в дверях человека в темных очках, дядя вскочил.
— Сюда нельзя! — крикнул он. — Больная.
Он трясущимися руками открыл ящик алтарика и, вытащив жетончик из узелка, протянул человеку в темных очках. Тот осмотрел жетончик, передал его толстому аме с рыжими усами, в белом халате, затем вытащил из сумочки маленький фотоаппарат и кивком головы показал Сумико, чтобы она вышла во двор. На улице громко кричали женщины.
Нисей взял Сумико под руку и шепнул ей в ухо:
— Не ори. Ничего не будем делать…
Он вывел ее во двор. За плетнем толпились люди. Нисей подозвал дядю Сумико.
— Скажите всем, чтобы не волновались. Успокойте… мы ничего не делаем такого…
Дядя подошел к плетню, но шум не утихал. Человек в темных очках сфотографировал Сумико спереди и сзади, а толстяк с рыжими усами, оттянув ворот ее халата, осмотрел рубец и кивнул. Дядя подошел к нисею и спросил дрожащим голосом:
— А зачем фотографируете? Она ничего плохого не делала… Она не красная.
Нисей успокоил его: врачи будут лечить девочку, у нее очень серьезная болезнь. Она должна явиться в медицинскую часть базы, и ей дадут лекарство. Но для того чтобы ее лечить, надо сперва взять кровь на пробу.
— Не хочу, — сказала Сумико и открыла рот, чтобы закричать, но дядя остановил ее.
— Будут лечить бесплатно, — сказал он. — Надо дать на пробу, не бойся.
Толстяк взял Сумико за палец, быстро кольнул ножичком и приложил к кусочку стекла. За плетнем снова зашумели. Выйдя со двора, военные направились к калитке соседнего дома. Раздался громкий плачущий голос матери Инэко:
— Я не больная! Сюда нельзя!
Женщины на улице закричали:
— Чего нас осматривать? Уходите!
— Мы не панпаны!
— Проваливайте!
Жена Кухэя со сбитой набок прической вбежала во двор Сумико и заколотила палкой по керосиновой банке, подвешенной к дереву.
— Не пущу! — закричала одна из женщин.
Остальные тоже заголосили. К дому Инэко сбегались люди. Кто–то с черным пластырем на спине проворно забрался на крышу дома напротив и стал отдирать черепицы. Шум на улице нарастал. Загудели машины и двинулись, иностранцы стали вскакивать на ходу. Женщины продолжали кричать. Машины помчались в сторону кладбища, поднимая густую пыль и беспрерывно гудя.
— Уходите! — кричал охрипшим голосом полуголый мужчина с пластырями на спине и в исступлении стал колотить палкой по фуражке, валявшейся на земле. Нос и губы его были в крови. Это был Дзинсаку. Он бросил сломавшуюся палку и стал топтать фуражку. К нему подошли отец Инэко, Кухэй и дядя Сумико и стали успокаивать. Дзинсаку отшвырнул ногой фуражку, сел на землю. Ему принесли чашку воды, он выплеснул ее на себя.