— Хотят уговорить крестьян подчиниться решению правительства, — сказал Ясаку, — приказали созвать деревенский муниципальный совет. Вчера старосту вызывали в город, и начальник полиции сказал, что уже прибыли три батальона охранного корпуса с пулеметами. А после этого жена старосты ходила по домам с кулечками леденцов и уговаривала женщин, чтобы они как–нибудь уняли своих мужей.
— Жена старосты заходила и к Отоё–сан, — сказала Инэко, — и обещала похлопотать, чтобы Отоё–сан снова стали приглашать для гаданья в усадьбы Сакума и Югэ, и сказала, что Сакума согласен взять ее на службу в гостиницу на курорте и даст деньги вперед, так что Отоё–сан, наверно, переметнется к ним…
— А к Инэтян жена старосты заходила? — спросила Сумико.
— У нас на калитке было написано: «Просим жену старосты и прочих приспешников Сакума и Югэ проходить мимо». — Инэко захихикала. — А потом мне влетело… за то, что тушью запачкала калитку.
— Надо написать для следующего номера бюллетеня о махинациях врага, — сказал Ясаку.
— Тележку, значит, дали. Очень красивая! — Сумико засмеялась. — Хэйскэ испугался…
Ясаку закинул голову назад.
— Меня все боятся. Наш бюллетень рассылается по всей Японии. Могу ославить на всю страну.
Когда они подходили к поселку, два черных автомобиля промелькнули за деревьями на окраине Восточного поселка — умчались в сторону города. Гости уже уехали.
Перед зданием управы улица была запружена людьми. Крылечко охраняли дружинники. Они никого не пропускали в дом — там шло заседание. По обеим сторонам крылечка под самыми окнами шумели женщины.
Напротив здания управы на большом транспаранте, прибитом к дубу, было выведено: «Не уйдем с линии Мира! Проваливайте, американские прихвостни!» А плетни и бамбуковые заборы были облеплены одинаковыми плакатами, изображающими женщину в пестром европейском платье с брошкой — цветком хризантемы — на груди, идущую под руку с американским офицером. У женщины было длинное лицо с широким носом и тонкими свешивающимися усиками. А сбоку надпись: «Панпан–депутат, убирайся!»
Нескольким женщинам удалось оттеснить дружинников и забраться на ступеньки крылечка. Вцепившись в перила, жена Кухэя зычно крикнула:
— Нашел чем прельщать, гадина! Если база увеличится, то здесь, говорит, везде откроются лавки, рестораны, бары, — она скривила рот, — про–цве–тание, тьфу!
— Процветание только для Сакума и Югэ и их родичей! — крикнул один из дружинников. — Они–то получат сполна за свои участки.
На ступеньку поднялась маленькая Отоё с растрепанными волосами. Она встала на цыпочки, подняла обе руки, потом поднесла правую руку к закрытым глазам и медленно заговорила каким–то странным, завывающим голосом:
— Вот вижу… ясно вижу… прямо перед моими глазами… вы все ходите пьяные, с завитыми волосами, нарумяненные… в обнимку с иностранными военными… а дети у вас все с желтыми волосами и зелеными глазами… а мужики ваши, — она простонала сквозь зубы, — где–то далеко–далеко отсюда… роют, роют под землей, строят казармы…
Жена Кухэя вдруг затрясла головой и громко, протяжно завыла, другие тоже стали причитать и бить себя в грудь.
— Молодчина, здорово гадает, — Ясаку щелкнул языком. — Непременно напишу о ней.
Приказав Инэко посмотреть за тележкой, он пробрался сквозь толпу к крылечку. Дружинники пропустили его в здание управы.
— Ясаку говорит, что весь мир уже знает о нашей линии Мира, — сказала Инэко. — И по радио передают, и в газетах пишут, и, наверно, стихи Ясаку уже переведены на русский и китайский. А вчера ночью после работы Ясаку пошел на передовую, и я тоже пошла, и Ясаку читал сидящим свои новые стихи… всем очень понравились. Особенно одно стихотворение… кончается так: «Умрем сидя, чтобы другие не жили на четвереньках». Я не выдержала и заплакала… А недавно я видела сон, будто бы поехали вместе с Ясаку на Всемирный фестиваль молодежи…
— А я завтра с Мацуко, наверно, пойду в поселок переселенцев, — сказала Сумико, — пять часов ходьбы отсюда. Говорят, что там тоже фашисты–громилы… Пойду поищу Мацуко.
Сумико вошла во двор дома Комао. Там толпились люди с рюкзаками, баулами и узелками. Очевидно, только что приехали. В углу двора парни, раздевшись догола, окатывались водой и весело гоготали. Из кухни вышли Кандзи и Рюкити с рюкзаками за спиной, за ними Цумото и Икетани. Кандзи остановился перед Сумико и оглядел ее.
— Давно не видел Сумитян. Выросла, плакса.