— Это не плачевно, — бормочет Томас. Морфран фыркает, поедая свою яичницу.
— Вы не могли просто проснуться и сходить за колбасой, — говорит он, и это другое дело. Он называет кольца болоньи «колбасой».
— Апельсиновый сок восхитителен, — улыбается Кармел.
— Я покупаю тетрапак. А теперь выплюнь это. Мне нужно сходить в магазин, — он смотрит прямо на меня, когда говорит это.
В голове у меня выстроилась целая череда вопросов. Вместо этого я выпаливаю:
— Мы должны выяснить, что с Анной.
Должно быть, я говорю ему это уже в десятый раз, и ему так же надоело слышать об этом, как мне — говорить. Но это должно пройти. Мы нуждаемся в его помощи, а он ничего не предложил с той ночи, когда мы сражались с Чародеем, когда он разработал встречное заклятье, чтобы сохранить мне жизнь после того, как я был проклят, и помог Томасу с защитным заклинанием в доме Анны.
— Как колбаса? — спрашивает он.
— Хороша. Я не голоден и не собираюсь прекращать спрашивать.
Он перевел взгляд на мой рюкзак. Я никогда не достаю атаме, когда Морфран рядом. То, как он смотрит на меня, когда я это делаю, говорит, что это нежелательно.
Томас прочищает горло.
— Расскажи ему о Мари Ла Поинт.
— Кто такая Мари Ла Поинт? — спрашиваю я, когда Морфран обращает на Томаса свирепый взгляд, который говорит о том, что позже его закопают.
— Она… — Томас сомневался под пристальным взглядом деда, но в этот раз выиграю я. — Она колдунья-вуду на Ямайке. Морфран говорил с ней о… твоей ситуации.
— И что с моей ситуацией?
— В основном, только о Чародее. О том факте, что он был пожирателем плоти, что мог поглощать силу и сущность даже после смерти; я имею в виду, что плотоядность сама по себе является редкостью. То, чем стал Чародей после смерти, съев твоего отца и связав себя с атаме, питаясь через него, делает его почти что долбаным единорогом.
— Томас, — резко обрывает его Морфран. — Может, заткнешься? — он качает головой и бормочет себе под нос «единорог». — То, что сделал тот призрак — это взял древнее ремесло и перекрутил его в нечто неестественное.
— Я не имел в виду… — начинает Томас, но я его перебиваю.
— Что сказала тебе твоя подруга? — спрашиваю я. — Мари Ла Поинт. Ты узнавал у нее об Анне?
— Нет, — отвечает он. — Я спрашивал ее о Чародее. Узнавал, была ли разорвана связь между ним и атаме, если такое возможно.
Затылок покалывает, хотя мы и проходили это раньше.
— И что она сказала?
— Она сказала, что могла быть. Она сказала, что была. Она сказала, что может быть.
— Может быть? — громко сказала Кармел, ее вилка упала на тарелку. — Что, черт возьми, это значит?
Морфран пожимает плечами и скармливает Стелле кусочек болоньи со своей вилки, когда та кладет лапу ему на колено.
— Больше она ничего не сказала? — спрашиваю.
— Сказала, — отвечает он. — Она сказала то, что я вам уже месяцами говорю. Прекратите совать нос туда, куда не должны. Прежде чем вы наживете себе врага, который откусит его.
— Она мне угрожала?
— Это была не угроза. Это был совет. В мире есть такие секреты, дети, что люди, чтобы сохранить их в тайне, убивают.
— Какие люди?
Он отворачивается, полощет свою пустую тарелку в раковине и загружает ее в посудомоечную машину.
— Неправильный вопрос. Ты должен был спросить, какие секреты. Какая сила.
Мы делаем разочарованные лица, сидя за столом, а Томас имитирует крик и движение, которыми, как я полагаю, он глупо встряхивает Морфрана. Всегда загадочный. Всегда с секретами. Это сводит нас с ума.
— С атаме что-то происходит, — говорю я, надеясь, что если я буду достаточно прямолинеен, то мы начнем делать выводы. — Я не знаю, что это. Я вижу Анну и слышу ее. Может быть, потому, что я высматриваю ее, а атаме разыскивает. Может, потому, что она ищет меня. Или из-за того, что мы оба делаем это.
— А может, и больше этого, — говорит Морфран, поворачиваясь. Он вытирает руки кухонным полотенцем и при этом смотрит на меня так, что мне кажется, будто я всего лишь скелет или пылинка. — Эта вещь в твоем кармане больше не отвечает Чародею. Но кому теперь?
— Мне, — отвечаю. — Он был сделан для того, чтобы отвечать мне. Моей цели.
— Возможно, — отвечает он. — Или твоя цель создана для ответа ему? Чем больше я говорю с тобой, тем больше ветра у меня в голове. Здесь происходит больше одной вещи; я чувствую это, как грозу. И ты должен также, — он кивает подбородком на внука, — и ты тоже, Томас. Я воспитывал тебя не для того, чтобы ты был мячом.