— Я помогу тебе упаковать свечи, когда вернусь, — сообщаю я, когда она скрывается наверху из виду. Жаль, что у нее нет другого кота. В двери есть небольшая прорезанная дыра, которой должен был бы пользоваться Тибальт, скользя по ее стопам. Но, полагаю, прошло всего лишь шесть месяцев после его смерти. Наверное, рано еще поднимать этот вопрос.
— Итак, готовы? — спрашивает Томас. Под его рукой я замечаю полотняную курьерскую сумку. Каждый клочок информации, которую мы получаем об определенном призраке или особенностях нашей работы, он кладет в эту сумку. Мне невыносима мысль, насколько быстро его могут привязать к столбу и сжечь, если в один прекрасный день кто-то сумеет схватить его. Невзирая на бардак в ней, он протягивает руки и проделывает странные, бросающие в дрожь вещи каждый раз, когда его кончики пальцев прикасаются не понятно к чему, как та девушка из полтергейста.
— Гранд-Мараис, — тихо говорит Кармел, когда он протягивает ей бумаги. Среди них она замечает письмо от профессора по психологии Высшей школы Роузбридж, старого закадычного друга моего отца, который до того, как засучить рукава и сформировать молодой разум, развил свой собственный, участвуя в кружках, практикующих погружение в транс, во главе с моими родителями в начале 80-х годов. В письме он рассказывает об одном призраке Гранд-Мараис, штата Миннесоты, по слухам обитающего в заброшенном амбаре. За последние три сотни лет, когда имущество переходило из рук в руки, произошло шесть смертей. Три из них были совершены при подозрительных обстоятельствах.
Так что, всего-навсего шесть смертей. Такая статистика не числится в моем списке сопоставлений, но теперь, когда я осел в Тандер-Бей, мои возможности ограничены до нескольких поездок за год и в места, на которые я могу выбраться на выходных.
— Так оно убивает людей и подстраивает все как несчастный случай? — спрашивает Кармел, читая письмо. Большинство найденных жертв в амбаре посчитали случайностью. Фермер работал на тракторе, когда существо соскользнуло с кирпичей и пришпилило его. Спустя четыре года его жена упала грудью на вилы.
— Откуда нам знать, что это были не просто обычные стечения обстоятельств? Гранд-Мараис — это долгая поездка для того, чтобы не высовывать свой нос.
Кармел всегда называет призрака «оно». Никогда не говорит «он» или «она» и очень редко зовет по имени.
— Есть предложение получше? — спрашиваю я. В рюкзаке я чувствую, как смещается мой атаме. Из-за знаний, заключенных в нем, заправленном в кожаные ножны, остром, как бритва, и никогда не нуждающимся в заточке, мне становится сложно. Он заставляет меня вновь желать вернуться в тот проклятый день.
С тех пор как я столкнулся в бою с Чародеем, когда я понял, что он связан с ножом, я… я не знаю, как это выразить словами. Это не означает, что я боюсь. Я все еще ощущаю, что он принадлежит только мне. И Гидеон убедил меня, что связь между ним и Чародеем разорвана, что призраки, которых я сейчас убиваю, больше не отправляются к нему, кормя и без того взращивая его силу. Теперь они отправляются туда, куда им следует. Если б кто знал, что помогать мне будет Гидеон, проживающий в пределах Лондона и поглощенный в затхлые книги. С самого начала он был рядом с моим отцом. Если же я нуждался в дополнительном мнении, то мы с Томасом отправлялись в антикварный магазин и слушали его деда Морфана, который бегло объяснял нам о том, как энергия проявляется в других плоскостях и что Чародей и атаме больше не находятся в одной и той же плоскости.
Стало быть, подумаешь!
В общем, я не боюсь его, но иногда чувствую, как его сила простилает ко мне свои щупальца, вынуждая, время от времени, держаться от него подальше. Он намного больше, чем просто неодушевленный предмет, и иногда мне становится интересно, чего же он хочет на самом деле.
— Однако же, — говорит Кармел, — если это призрак, то оно убивает только раз в несколько лет? А что, если оно не захочет убивать нас?
— Ну, — застенчиво начинает Томас, — когда мы в последний раз пришли сражаться с пустыми руками, я начал работать над этим.
Он тянется к карману своей идущей на распродажу куртки и вытаскивает из него круглый кусок светлоокрашенного камня. Он плоский, длиной около дюйма, похожий на большую толстую монету. На одной из сторон выбит символ, что-то близкое к сглаженному кельтскому узору.
— Рунический камень, — говорю я.
— Мило, — отзывается Кармел, и Томас передает его ей. Он действительно хорошо сделан. На нем точно выполнена резьба, и он так отполирован, что сверкает белым светом.