Чародей с усердием тянет что-то на себя. Он резко дергает это изо всех сил. Вещица похожа на белую завязку, какой пользуется продавец, когда перевязывает кусок жареного мяса. Когда он снова тянет ее на себя, то поднимает руки, на которых я тут же насчитываю четыре отчетливых стыка.
Просто броситься на него будет ошибкой. Мне нужно больше узнать о нем. Осматривая стены лабиринта, справа от себя замечаю множество грубо обтесанных выступов. Я не заметил их, когда шел сюда, потому что, скорее всего, их здесь раньше не было. Я молча взбираюсь на один из них и, когда достигаю вершины, падаю вниз на руки, и ползу дальше к краю. Я должен вдавиться в шероховатую поверхность, чтобы не наброситься на него.
На скале я узнаю Анну. Она лежит там, словно на погребальной плите. Ее тело обвязано белой веревкой, кое-где окрашенной темной кровью. Резкие движения-рывки, которые он проделывает руками, идут вразрез с его сшитым ртом и закрытыми глазами.
Я не слишком хорошо вижу, так как нахожусь не очень близко, пока тот крутит узлы и продевает пальцами между ними веревку. Когда он выпрямляется и удовлетворенно обследует свою работу, то бережно опускает руку ей на голову, словно та кукла. Он наклоняется к ее лицу слишком близко, чтобы что-то прошептать на ушко или же поцеловать в щеку. Затем резко поднимает в воздух свои удлиненные руки, и я замечаю, как заострились его пальцы, перед тем как глубоко погрузить их ей в живот.
— Нет, — из моих уст вырывается крик, пока ее тело кукожится, а голова качается из стороны в сторону. Ее глаза сшиты, чтобы она не проливала слез. А рот — чтобы тот не издавал ни единого звука.
Чародей поворачивается лицом. Нет сомнений: он шокирован увиденным, хотя его глаза и сшиты крестиком с помощью черной нити. На лице эти крестцы выглядят почти въевшимися, словно кто-то небрежно мазнул по нему, будучи под кайфом. А из-под стежок глаза выпучились и кровоточат. Когда он был призраком, у него такого не было. Тогда кем же он сейчас стал?
Я внезапно выхватываю нож, на что он рычит с таким звуком, который может издавать только какая-то машина. По его выражению не понятно, то ли он боится, то ли впал в ярость или в бешенство. Из-за ножа он отступает, разворачивается и исчезает в скалах.
Не теряя времени, я с трудом забираюсь на скалу, словно краб, стараясь не выпускать Анну из поля зрения и не желая, чтобы это место проглотило ее точно так же, как это сделало с Джестин. Без всякой грации я достигаю места, где лежит Анна, на плечи и бедро приходится вся моя опора веса. Немного больно, но я знаю, что мое уязвимое место находится в районе живота, которое ощущается как синяк.
— Анна, это я, — не знаю, что еще сказать.
Кажется, мои слова не доходят до нее. Она все еще вырывается, а пальцы по бокам тела жестко дергаются, как кучка хвороста. Затем она резко откидывается назад и становится недвижимым пластом.
Я оглядываюсь по сторонам и перевожу дыхание. В воздухе не чувствую ни аромата, ни каких-либо признаков присутствия Чародея, а тот проход в скале, в который он сиганул, исчез. Это хорошо. Надеюсь, он затеряется среди них как дерьмо, что не тонет. Не знаю, почему мне так кажется, но он не вернется. Хотя и возникает такое чувство, словно это место принадлежит ему. Словно ему здесь настолько удобно, как может быть только собаке, имеющей в своем распоряжении задний двор.
— Анна, — мои пальцы слегка проходятся по веревке, и я перевожу взгляд на атаме.
Если бы она снова забилась в конвульсиях, я бы прекратил ее стенания, освободив. Темная, почти черная кровь заполняет рану на животе, которую ей нанес Чародей, окрашивая веревку, а также белую ткань ее платья. От такого вида мне трудно глотать или даже соображать.
— Анна, не нужно… — я почти сказал, чтобы она не умирала, но это ведь глупо.
Она уже была мертва, когда мы с ней встретились впервые. Сосредоточься, Кас.
А затем, как того я и хотел, веревка разматывается. Она, подобно змее, сползает с тела, словно до этого ее здесь не было, унося с собою пропитавшуюся кровь. Она даже двигается зигзагообразно по ресницам и губам, а затем исчезает, не оставляя после себя никаких впадин. Ее глаза расширены и настороженно наблюдают за мной. Она поднимается на локти и хватает ртом воздух. Смотрит перед собой. В глазах не видно паники или страдания. Они пусты и, кажется, вообще на меня не смотрят. Ее имя. Я должен сказать ее имя. Хоть что-нибудь, но в ней кое-что изменилось, то, что никак не вяжется с ее настоящим обликом. Возникает то самое чувство, когда я впервые увидел ее, спускающуюся с лестницы и одетую в заляпанное кровью платье. Тогда я был в восторге. Не мог даже моргнуть и не боялся ее. Но на этот раз все по-другому: я боюсь, что она не будет прежней. Что она не поймет или не узнает меня. Возможно, где-то в глубине души я боюсь того, что если слишком быстро двинусь к ней, то ее гранитные пальцы тут же протянутся и сожмут мое горло.