— Вы золото ищете? — пошутила я, остановившись рядом и надеясь завязать беседу.
— Нет. Мне просто нравится копать, — объяснил он, не прерывая своего занятия. — Я когда-то жил в такой дыре.
То, как флегматично Билл упомянул об этом факте своей биографии, давало понять: это не метафора.
— И мне не нравится, когда кто-то смотрит в затылок, — добавил он.
Я предпочла проигнорировать намек и продолжила наблюдать за тем, как он копает, — отмечая и неожиданно большой объем земли, который выбрасывался наверх с каждым подходом, и силу, скрывавшуюся в сухощавой фигуре. Лопата у него тоже была странная: прямо-таки старый гарпун с уплощенным концом — меч, перекованный в лемех.
— Откуда у вас эта лопата? — поинтересовалась я, решив сначала, что Билл нашел ее в той груде хлама, которую я вытряхнула из недр нашей кладовой с оборудованием.
— Это моя, — ответил он. — Но не торопитесь с выводами, пока не прокопаете ею пару километров вглубь.
— Хотите сказать, что привезли лопату из дома? — Я не смогла сдержать удивленного смеха.
— А то! Не мог же я оставить эту штуку без присмотра на целых шесть недель.
— Мне нравится ваш ход мыслей, — кивнула я, понимая, что тут помощь и правда не требуется. — Дайте знать, если появятся сложности или вопросы.
Я уже собиралась уйти, но тут Билл наконец поднял взгляд:
— На самом деле у меня есть вопрос. Скажите, почему эти кретины все еще там ковыряются? Мы выкопали уже, наверное, сотню ям. Как они умудряются так долго выискивать долбаных червей?
— Полагаю, «не видит того их глаз, не слышит ухо», — ответила я.
Билл смотрел на меня добрых десять секунд, прежде чем поинтересоваться:
— И как это, черт подери, понимать?
— Мне-то откуда знать. — Я пожала печами. — Это из Библии. Понимать не обязательно, никто же не понимает.
Билл еще с минуту сверлил меня подозрительным взглядом — а затем, убедившись, что продолжения не будет, вернулся к раскопкам.
Тем же вечером, когда приготовленный совместными усилиями ужин разделили на всех участников трапезы, я села за стол напротив Билла. Он тем временем сражался со своим недожаренным цыпленком.
— Н-да, — заметила я, изучив содержимое тарелки. — Не думаю, что смогу это съесть.
— Ужасно, правда? — поддержал он меня. — Зато бесплатно и добавки сколько захочешь.
— «Как пес возвращается на блевотину свою», — провозгласила я, осеняя себя крестным знамением.
— Аминь, — согласился с полным ртом Билл и отсалютовал мне банкой газировки.
С того дня у нас вошло в привычку искать друг друга. Оказалось, наблюдать за происходящим вместе очень удобно. Мы держались с краю, оставаясь частью группы, но отстраняясь от ее основной активности. Сидеть бок о бок часами, почти не раскрывая рта, — вот самое естественное и комфортное времяпрепровождение.
Вечерами я читала, а Билл счищал грязь с лезвия своего старого складного ножа, проводя по его краям лопаточкой. Он уже объяснил мне — весьма подробно, — почему копать лучше не лопатой, а ножом, особенно если речь идет об очень глинистой почве.
— О чем твоя книга? — спросил он как-то раз.
Я в тот момент читала новую биографию Жана Жене, чье творчество заворожило меня еще в 1989 году, когда я попала на постановку пьесы «Ширмы» в Миннеаполисе. Для меня Жене являл собой идеальный пример писателя от природы, творца ради творчества, который не пытался вступить в диалог и не искал признания, а когда оно все же пришло, отказался его принять. К тому же он не получил образования и следовал своему внутреннему голосу, а не копировал подсознательно сотни прочитанных книг. Меня не отпускало желание понять, как ранние годы Жене подготовили его успех, успев также выработать к нему иммунитет.
— Она о Жане Жене, — осторожно сказала я, понимая, что рискую показаться заучкой. Однако на лице Билла не отразилось осуждения, только легкое любопытство, и я рискнула продолжить: — Он был одним из величайших писателей своей эпохи, обладал невероятной фантазией, но, даже став знаменитым, так до конца этого и не понял.
Не встретив сопротивления, я заговорила о том, что волновало меня больше всего.
— В юности Жене то и дело попадал в тюрьму по разным бессмысленным обвинениям, поэтому выработал альтернативное видение морали, — объясняла я, удивляясь, насколько приятно, оказывается, обсуждать с кем-то прочитанное. Эти посиделки на свежем воздухе и рассуждения об умершем писателе наводили меня на мысли о семье, от которой я ушла уже очень далеко — в любом из возможных смыслов. Билл, счищающий грязь с ножа, так и вызывал воспоминания о летних днях в мамином саду. — Жене работал мальчиком по вызову, грабил клиентов, а в тюрьме писал книги. Странно, что, даже разбогатев, он продолжал ходить в магазины и красть оттуда вещи, которые были ему не нужны. Однажды залог за него вносил сам Пабло Пикассо. Все это не имело никакого смысла.