Она вспомнила, что у нее непокрытая голова, босые ноги, метнулась за кусты, но, рассердившись на себя, добежала до дома, вспрыгнула на балкон и преградила Мацо путь в комнату.
— По какому делу пришел?
Мацо шагнул к ней поближе.
— Скажи, если я плохого хочу или у кого что отнимаю, — уйду.
Женщина молчала. Тогда он тихо позвал ее:
— Ну… Скажи что-нибудь!
— Пьешь ты, — прошептала Эрик, опустив глаза.
— А я не буду пить, — готовно ответил он, — очень мне это нужно!
Большие руки мужчины казались серыми от земли. Он шел с поля, с работы. Его надо было умыть и накормить.
Эрик посторонилась и пропустила его в дом.
Председательница колхоза «Согласие» Бавакан Гаспарян считала, что молодые парни шоферами работать не должны. Соблазнов много. Дальние поездки, рюмочки, закуски — недолго избаловаться. Всех молодых шоферов зачислила в трактористы, а ее «Победу» водил дядя Торос. Раньше он работал кучером, и люди говорили, что на трудных дорогах старик понукает машину и подхлестывает кнутом.
Но зато ездить с ним спокойно, никакого лихачества он себе не разрешает. И если председательница спешила, то сама садилась за руль, потому что пятидесяти километров дядя Торос никогда не превышал.
И сейчас он ехал не торопясь, напевая старую песню о чьей-то безответной любви, о чьем-то безысходном горе, песню, которую тянули его дед и отец, семеня по горным дорогам за маленькими серыми ишачками.
Отец и дед два раза в год — осенью и весной — отвозили в город черствый сыр, катышки сушеного кислого молока, съедобную траву, заплетенную в длинные косы.
Дядя Торос каждую неделю гоняет в город машину и частенько выполняет поручения колхоза, связанные с большими деньгами. Вот и сейчас он едет, чтобы договориться с руководством комиссионного продовольственного магазина о сдаче ранних овощей.
Бавакан дала множество наставлений: чтоб на склад товар не отправляли, а прямо брали в магазин, чтобы ящики возвращали тут же. Велела и на рынок сходить — цены узнать.
Потом вышла проводить дядю Тороса, и он знал, что председательница скажет непривычно тихим голосом:
— Я там кое-что приготовила, передашь в Ереване братцу. Еще прошу: заезжай к сестре Тамам — это тебе по дороге. Она тоже хотела гостинец Врамшапуху послать.
Хорошо осведомленный о ее семейных делах, дядя Торос спросил:
— А в Аларик не заезжать?
Бавакан замялась:
— Это ведь тебе крюк придется сделать…
— Что для машины восемь километров!
— Ну заезжай, прошу, — торопливо сказала она. — Эрик обрадуется. От всех сестер брату привет отвезешь.
Перед отъездом дядя Торос находился в приятном настроении и был не прочь поговорить.
— Все учится Врамшапух? Ему уже за тридцать будет. Знаешь, как у нас определяют: в двадцать учись, в тридцать женись, в сорок трудись, в пятьдесят крепись, в шестьдесят смирись.
Бавакан разговора не поддержала.
— Там, в корзине, яйца. Не побей, — сухо приказала она и пошла в контору.
Не любит она, когда хоть словом задевают братца Врамшапуха. Он у всех сестер как свет в очах. Таких сестер иметь — можно всю жизнь не работать. Вот от одной сестры Торос везет корзину яиц да круг сыра. Теперь заехал к Тамам, директор школы она, учительница, — тоже посылка. Обрадовалась Тамам:
— Только сегодня хлеб пекла, вот хорошо!
Завязала в кусок полотна кипу лаваша. Хлеб розовый, душистый — их село всегда славилось пшеницей. Еще поставила в машину горшочек масла да велела спросить, не терпит ли братец в чем нужды. Баранов остригли, так не состегать ли ему тюфяк?..
А уж про Эрик и говорить нечего. Одинокая вдова только и живет братом. Как начнет собирать и вареного и печеного, всю машину завалит.
К дому Эрик вел узкий каменистый переулок. Дядя Торос не стал заводить туда машину. Оставил ее на дороге. Нынче не приходится остерегаться мальчишек. Это раньше, когда машины на селе были в новинку, детвора облепляла их, как муравьи дохлого жука. Теперь бричка, запряженная лошадьми, была бы для ребят интереснее.
Торос подошел к ступенькам балкона и, услышав в комнате голоса, уселся на ступеньку. Пусть Эрик кончает свой разговор, а он пока отдохнет от пыльной дороги.
Старик и не думал подслушивать, но люди в комнате говорили громко, а уши даны человеку, чтобы слышать.
— Выходишь из виноградника как серая перепелочка. Унесла ты мой покой.
— Ой, Мацо…
— Правду говорю. Помнишь, Первого мая ты по улице шла? Так мне жалко тебя стало. У других женщин по правую руку — муж, по левую — дети. Семьей за стол садятся. А ты идешь к потухшему очагу. Посмотрел я на тебя — рослая, видная…