— Куда ты ночью? — удивленно спросила Ашхен Каспаровна.
На это Рузанна ответить не сумела.
Они бежали по улицам, мокрым от колкой, смешанной с дождем снежной крупы. Бежали так, будто торопились предотвратить ошибку. Но все уже было сделано. В пустом зале, куда их впустил сторож, тускло поблескивали желтоватые стены.
Грант сел на ступеньку переносной лестницы и молча стал раскуривать папиросу.
— Почему же вы не предупредили? — спросила Рузанна.
Она уже поняла, что придется сбить всю штукатурку и произвести работу заново. Прикинула в уме, во сколько это обойдется. Такой перерасход потребовал бы специального разрешения. Кроме того, нарушались сроки…
— Сейчас бесполезно выяснять, кто кого предупреждал, — нехотя отозвался Грант. — Можно это исправить?
— Сомневаюсь. Вам придется примириться с олифой.
— Нет, — коротко ответил художник.
— А договор?
— Кто-нибудь меня заменит, — усмехнулся Грант, — художник найдется. То, что я хотел, нельзя сделать на этом материале.
— Ну, сделайте что-нибудь другое, — настаивала Рузанна.
— Почему вы меня не понимаете? — нахмурился Грант. — Чтобы начать дело, надо быть убежденным. Вот, например, вы не пошли бы тогда, помните, просить комнату для меня или, скажем, для Сашки Баблоева? Правда? Вы были убеждены — и все получилось. Без убеждения ни черта не выйдет.
— Какие разные вещи вы путаете! — возмутилась Рузанна.
Грант не спорил. Он только сказал:
— Нужно поверить, что я сделаю настоящее. Тогда все окажется возможным.
— А вы сами верите?
— Сейчас безусловно. И работая — буду верить. А потом скажу себе: «Что ты сделал? Картину на стене ресторана? Там ей и место!» И забуду о ней. Пока у меня всегда так. Но, начиная работу, надо верить. И чтобы мне помочь, тоже надо верить.
— Но чему? — Рузанна была сбита с толку. Ведь сейчас Грант говорил против самого себя. Так она, привыкшая к точным, определенным понятиям, понимала его слова.
Художник посмотрел, как ей показалось, грустно и с осуждением. Рузанне стало неприятно. Она уже не хотела его обидеть. Она уже приняла его правоту.
— У меня требовали эскизы. — Грант соскочил с лестницы. — Я сделал. Очень приблизительно, но посмотрите.
Из-за листов фанеры, прислоненных к стене, он достал большой альбом.
В зале было темновато. Пришлось встать под самую лампочку. Художник перелистывал страницы. На каждой была изображена тяжелая ледяная пирамида большого Арарата и изящный конус малого. Бежала дорога, обсаженная тополями. В долине курились синие прозрачные дымки города.
Рузанна видела много картин, изображающих вечную гору. На рассвете и на закате, в облаках и под ясным небом, озаренную луной и освещенную солнцем. Арарат, безучастный в своем величии, возвышался над землей. В работе одного большого мастера Рузанну когда-то поразила тоненькая желтая ромашка, изображенная на переднем плане. Глядя на нее, можно было ощутить терпкий степной запах. Цветок был одинок и ничтожен перед сумрачным массивом горы. Он вызывал раздумье о бренности живущего.
Все привыкли к такому изображению Арарата.
На эскизах Гранта у дороги, уводящей вдаль, стояла белая сквозная колоннада. Она казалась ярче ледяной шапки. На другом рисунке над горами, озаренными солнцем, летел самолет. По дороге бежали машины. Поражали необычные краски: сиреневые тополя, лиловые тени, дымчато-розовый город.
Наконец Рузанна поняла:
— Похоже на вид из моего окна… Рано утром или на закате… Очень похоже! Особенно когда летит московский утренний самолет.
— Это мой Арарат. — Грант захлопнул альбом. — Я увидел его таким с детства. С автострадой, с самолетами… Это не индустриальный пейзаж. Так я вижу. Так чувствую. Так понимаю.
Он снова сунул альбом за фанеру. Он первый напомнил о том, что надо идти домой.
Улицы были пустынные, дома темные. Глубокая ночь. У ворот Грант опросил:
— Что мы будем делать завтра?
— Все, что сможем, — ответила Рузанна.
С утра заместитель министра Апресов, не заезжая на работу, отправился на объекты. В три он был вызван на совещание в райком партии. Оставалось только ждать.
Гранту не терпелось.
— А если пойти туда? — Большим пальцем правой руки он указал в неопределенном направлении.
Рузанна поняла и покачала головой.
— Но ведь он, кажется, такой, что можно…
— Он такой. И все же по каждому поводу к нему бегать не полагается. Существует порядок.
Художник замолчал. В этот день он опять затащил Рузанну в кафе.
Расстроенный прораб, ни на кого не глядя, кричал: