— Мало ли что мне говорили… Я не могу двадцать человек слушать. Один говорит — не надо олифы, другой говорит — надо. Когда у осла два хозяина, осел дохнет.
Презрительно высказывался Баблоев:
— Подумаешь, новые методы! А кто он такой — Рембрандт или, может быть, Шишкин? Как-нибудь нарисует чашку кофе и на этой стене.
Говорил он громко и косил в сторону Гранта великолепным выпуклым глазом.
— Значит, вы предупредили прораба? — спросила у художника Рузанна.
Он передернул плечами.
— Какое это теперь имеет значение?..
Нет, он ни на кого не похож! Кто удержался бы от того, чтобы не сказать: «Я предупреждал, я говорил…»
Рассерженный прораб схватил ломик и, бормоча что-то сквозь зубы, яростно стал выбивать на стене насечки, похожие на рябинки. Окрепшая штукатурка поддавалась туго. Окинув взглядом огромное помещение, Рузанна поняла бессмысленность подобной затеи.
Поняли это и рабочие, толпившиеся за спиной прораба.
— Не пройдет дело, Мукуч Иванович, — вмешался пожилой штукатур, — на этом самое малое неделю потеряем. Поверх новый слой наложим, а в один день вся стена обвалится. Кто отвечать будет?
Прораб с размаху отшвырнул ломик.
— У меня план, у меня смета… Я человек маленький…
— Да замолчи ты наконец! — крикнул на него Грант.
Засунув руки в карманы короткой куртки, он зло смотрел на Мукуча Ивановича.
— Противно слушать, когда человек так охотно признает себя ослом и ничтожеством. Тебя спрашивают: можно сделать что-нибудь? Что ты впадаешь в истерику?
Баблоев весело захохотал. Рузанна оттолкнула Гранта, подошла к прорабу и, не дав ему опомниться, торопливо сказала:
— Мукуч Иванович, сетку рабица, а? Как вы думаете?
Прораб порывался что-то ответить художнику, но Рузанна крепко держала его за рукав.
— Сетку рабица — и на нее слой штукатурки. Это быстро…
— Дорого, — ответил ей прораб, глядя в сторону Гранта.
Рузанна пошла к выходу, где художник, к ее удивлению, мирно беседовал с Баблоевым.
До конца дня Грант просидел в отделе капитального строительства. С совещания заместитель министра уехал прямо домой. Сообщили, что он будет в министерстве к семи часам. Рузанна и Грант решили его дождаться.
Уборщицы, неслышно двигаясь в войлочных туфлях, привели все в порядок. В комнату заглянул комендант и скрылся. Непривычно тихо стало в опустевшем учреждении.
Рузанна позвонила домой и предупредила, что задержится.
— Вас тоже целый день не было дома, — напомнила она Гранту.
Художник, склонившись над столом, штриховал лист бумаги.
— У нас нет телефона. Да никто и не будет обо мне беспокоиться.
Рузанна покачала головой.
— Это грустно.
— Это прекрасно! — воскликнул Грант.
— Значит, вас никто не любит.
— Сестра и мальчишки любят. — Он сказал это улыбаясь. — Неужели вы тоже думаете, что любовь выражается словами: «Куда пошел?», «Когда придешь?», «Смотри, не опаздывай!», «Имей в виду, я не буду обедать, я не усну, пока ты не вернешься!» И вот человек весь связан, спеленат, удушен любовью.
— Но ведь когда любишь, естественно беспокоиться!
— О чем? — Грант протянул к ней руку. — О чем? Отнимут любовь? Тогда она немногого стоит. Или любовь попадет под трамвай? Но ведь это так редко случается.
Рузанна рассмеялась.
— У меня мало опыта в этих вопросах.
— Я знаю, — просто сказал Грант.
И ей стало неловко. Она подумала: «Ведь я старше его на восемь лет…» Но слушать его было интересно. Еще ни с кем не говорила она о таких вещах.
— Любовь можно сберечь — я в этом убежден. И не только любовь мужчины и женщины — всякую. Она охраняется радостью, доверием и прощением.
— Нет, — горячо возразила Рузанна, — не прощением. Прощать нельзя.
— Именно, в первую очередь, прощением, — перебил ее Грант. — Я знаю, о чем вы думаете. Измена, предательство — я не об этом. Это сложно и в каждом случае — по-разному. Я говорю о том, что каждая любовь ежедневно нуждается в маленьком прощении. Лишнее слово, неловкое движение, разное отношение к людям, к природе… Наконец, кривой палец, жесткие волосы…
Он указал на свой искривленный мизинец.
Рузанна, смеясь и волнуясь, тронула его голову. Волосы не были жесткими…
Очень резким показался переход от темной комнаты к ярко освещенному кабинету Апресова, от разговора о невещественном, скрытом — к обычной деловой бёседе.
Но тут Рузанна чувствовала себя гораздо увереннее. Она знала, что Апресов считается с ее мнением, и только боялась спрашивать себя, движут ли ею в эту минуту интересы дела или какие-то личные чувства.