— Разберись, дочка, в сметё, а товарищ художник пока газеты посмотрит.
И вечер, который Рузанне больше всего хотелось провести с Грантом, она просиживала над потрепанными сметами совхозного строительства.
У ревности более зоркое зрение. Дядя Липарит хмурился. Входя в дом, осведомлялся:
— Этот, как его, художник… опять здесь?
Раз за обедом он спросил у Гранта:
— Рисуете?
— Бывает, — ответил Грант.
— Цветочки?
— И это можем, — спокойно подтвердил художник.
— Можете, — согласился дядя Липарит. — Бывал я на ваших выставках. Все букетики да арбузы. На большие дела вы не посягаете.
Вмешался отец:
— Что ты хочешь, Липарит? Наш художник еще человек молодой. Придет время, он себя покажет.
— Они все до сорока лет молодые, — непримиримо отрезал дядя Липарит. — Люди в двадцать лет уже умирали за них.
Он сам почувствовал тяжесть этих слов, поднялся из-за стола и принялся ходить по комнате.
— Помню, через нашу деревню дашнаки человека вели. У каждого дома останавливались, опрашивали: «Кто ты?» Отвечал: «Большевик». Трах! — наганом по лицу. На площади ему язык отрезали. Глумились: «Большевик?» Он уже сказать не мог, только головой: «Да, да!» После этого я большевиком стал. Так какого черта ты цветочки рисуешь? Ты нарисуй картину — у человека язык отрезали, а он все равно кричит свою правду. Пусть люди задумываются, как надо жить. Можешь?
— Нет. Не могу, — сказал Грант.
— A-а, не можешь! Когда наши футболисты тбилисской команде проиграли, тем оправдывались, что тбилисцев шоколадом кормили, а наших будто бы нет. Тебя тоже шоколадом не кормили? Не учили? Условий не создали?
Длинный, сутулый, Липарит Сароян стоял над Грантом и требовал:
— Чего тебе не хватает?
Грант ответил одним коротким словом:
— Таланта.
В этот вечер он говорил Рузанне:
— Мне казалось, будто сам народ спрашивает: «Можешь?» — «Не могу…» Тогда один ответ — иди работай сапожником, монтером, кондуктором…
Они опять долго ходили по улицам, спускались к бегущей в темноте Занге, поднимались по шоссейной дороге на холмы, окружающие город.
— Но ведь ты еще не пробовал, — уговаривала Рузанна, — почему тебе кажется, что ты не можешь?
— Человек всегда переоценивает свои силы. В мыслях он может гораздо больше, чем на деле. А у меня даже мысли спотыкаются на каком-то рубеже.
Рузанна гладила его руку. Он этого не замечал. Он требовал ответа на трудные вопросы.
— Как ты думаешь, талант может расти?
На одной из окраинных немощеных улиц у Рузанны оторвался каблук. Грант заставил ее сбросить туфли, оторвал и второй каблук, спрятал оба в карман куртки. Он готов был бродить до утра, но Рузанна без каблуков еле шла.
У ворот она поцеловала его в глаза, провела рукой по волосам, прижалась к нему.
Он тихо сказал:
— Почему-то всем женщинам кажется, что именно так надо утешать мужчин…
Потом Рузанну долго мучила эта фраза.
Грант не показывался ни в министерстве, ни дома.
Не приходил он и работать. Баблоев слонялся по кабинетам и высказывался:
— Мне никакого дела нет. Пусть хоть совсем не является. Но в тот день, когда он по договору обязан сдать, я его прижму.
Едва сдерживая раздражение, Рузанна напомнила:
— Вы ведь вообще не хотели работать в этом кафе.
— Когда? — удивился Баблоев. — Всей душой хотел. Высококультурное учреждение. То, о чем я мечтал.
В голосе его была предельная искренность.
А Грант все не приходил и не звонил. Рузанна боялась отлучиться из кабинета. Он мог появиться в ее отсутствие.
Считалось, что за работой человек забывается. Как раз в эти дни работы было много. Проектировался большой универмаг «Детский мир». С весны должно было начаться строительство. Но Рузанна работала не в полную силу — все валилось из рук.
«Всем женщинам кажется…» В этих словах заключалось много горького. И уж совсем нестерпимо было вспоминать, как она его поцеловала и попыталась утешить своей нежностью, в то время как ему это совсем не было нужно.
— Рузанна Аветовна, вас к телефону.
Звонил внутренний телефон. Енок Макарович собирался посмотреть закусочную-автомат.
Рузанна сказала Зое:
— Если ко мне кто-нибудь придет или позвонит, передай, что я непременно буду к концу дня. Непременно!
Новая закусочная уже три дня работала. Сотрудники министерства приехали в перерыв и прошли через служебный ход.
Директор бросился к ним, приглашая осмотреть производственную часть, но Енок Макарович отстранил его:
— Погоди…