Оганес и Арус стояли на берегу и смотрели, как золотой конь, вытянув шею, ловил губами быструю воду. Ребята расположились у самой воды, влезли по колено в реку; более взрослые уже купались, поднимая фонтаны брызг.
С пригорка к реке бежал во всю прыть маленький мальчуган.
— Опоздал! — засмеялась Арус.
Но мальчишка добежал до Оганеса, сосредоточенно пыхтя, снял с головы шапку и достал из нее белый листок.
— Телеграмм! — нахмурив брови, сообщил он.
Оганес развернул телеграмму.
— Завтра утром геологи приедут запас воды в горах определять, — сказал он. — Что в комнату геологам надо, Арус? Ты знаешь.
Арус беспричинно засмеялась.
— Я телеграмм нес, — сердито сказал мальчик. — Я на лошадь сяду.
Оганес подхватил мальчонку и посадил его на коня. Мальчик вцепился в пушистую гриву и блаженно замер.
Солнце уже совсем ушло за горы; розовый свет лежал на реке, на полях, на смуглых телах ребятишек, на золотом, пышногривом коне.
А Оганес вдруг увидел черные тени деревьев на желтой земле, услышал тяжелое дыхание бегущего скота и тягучий скрип арбы. Тревогой и страхам было охвачено все вокруг. А потом на лесную поляну вышел золотой конь и скрылся в лесу, перелетев через черный пень.
Оганес тряхнул головой и улыбнулся.
— Держи его крепче, малыш! — крикнул он. — Крепче держи!.. Теперь мы его уже не упустим!..
Перевал
Спросить меня, так я не уезжала бы из Теберды. Очень она была хороша, особенно сейчас, в конце августа. Стояли чистые солнечные дни, густо пахнущие хвоей. У берега ледяной Хатипары вылезали круглобокие, твердые боровики. Я любила возвращаться домой с тяжелой корзиной мимо скошенных лугов, полных стрекота кузнечиков, по сырым лесным дорогам, заросшим высокими папоротниками. В голубом небе резко вырисовывались вершины ледников. В самый жаркий день от них веяло свежим ветерком.
Но неугомонный Костя сказал:
— Мы здесь прожили месяц. Хватит. Теперь недели две проживем на море.
— А не пойти ли нам через перевал?
Сперва эта мысль показалась неосуществимой. Куда девать чемодан с вещами? Пройдет ли перевал Маринка? Девочке всего двенадцать лет и зимой у нее был бронхоаденит.
Пока мы решали да собирались, турбаза в Теберде уже закрылась. Но два экскурсовода, закончив работу, решили идти в Сухуми через перевал и согласились взять нас с собой.
И вот, обутые в колючие шерстяные носки, в лыжных штанах и широкополых соломенных шляпах, мы с самого утра сидим и томимся среди пышных цветов нашего садика.
Маринка и Костя каждый час отправляются в турбазу и приносят новости:
— Жоре еще не заплатили денег. У него не хватает котелков.
— Каких котелков?
— За ним числилось подотчетное имущество, и завхоз чего-то недосчитывается.
Посидели, посидели и опять пошли.
— Ирочка отказывается идти. Она с Гиги поссорилась.
— Кто такая эта Ирочка, будь она неладна?
— Ну, мама, как ты не понимаешь? — рассудительно говорит Маринка, — Ирочка раньше была отдыхающая, а теперь она и Гиги влюбленная пара. Она ждала, пока турбаза закроется, чтоб пойти с ним через перевал.
Когда мы уже совсем разморились и решили от скуки пообедать, с улицы прибежала возбужденная Маринка.
— Скорей, скорей, машина пришла!
Мы схватили свои мешки и продели руки в лямки, хотя до машины было всего несколько шагов.
В кузове сидела девушка. Она безразлично посмотрела на нас и отвернулась. Невысокий, коренастый юноша с тяжелыми прядями каштановых волос молча помог нам снять рюкзаки и, легко вспрыгнув в грузовик, аккуратно сложил в уголок.
— Это Жора, — сообщила мне Маринка.
«Что ж это будет, — со страхом подумала я, — два шага пронесла мешок, а уже плечи оттянуло…»
На пустынной улице показался шофер турбазы и Гиги — молодой человек, широкий в плечах и суживающийся книзу.
Девушка, сидевшая в машине, стала внимательно рассматривать верхушки сосен. Конечно, это была Ирочка.
— Ученого еще нет? — спросил Гиги, усаживаясь в кабину.
— Я ждать не буду, — заявил шофер. — Мне надо засветло обернуться.
Машина задрожала, но поехали мы совсем не в ту сторону, куда лежал наш путь. Грузовик, переваливаясь, влез в узенький переулочек и загудел.
— Глеб Александрович! — зычно крикнул Гиги.
Из маленького дома вышел человек. При одном взгляде на него мы сразу почувствовали убожество своего снаряжения. Глеб Александрович был в замшевом спортивном костюме без пуговиц — на одних молниях, на плече он нес новый рюкзак со множеством карманов. В одной руке у него была связка блестящих инструментов — ледоруб, топорик, лопатка и еще что-то, в другой руке он держал свернутую бубликом желтую веревку.