И все же эти два кактуса лишь указывали ей, как далеко следует плыть в западном направлении. А ветер и течение вполне могли отнести лодку к северу или к югу. Вершина подводной горы по форме напоминала неровный овал, вытянутый с востока на запад. Поэтому, плывя над узкой его частью с севера на юг, легко было промахнуться, и Паломе потребовалось найти второй ориентир на берегу.
Как только небо показывалось между теми двумя кактусами, она тут же присматривалась к рыбачьей лачуге на краю соседнего острова. Если заплыть слишком далеко на север, казалось, что лачуга стоит в середине острова. Если находиться к югу от цели, чудилось, будто избушка не стоит на суше, а плывет по воде. Только когда лачуга наконец «оказывалась» там, где положено, — на краю острова, Палома знала, что вершина подводной горы прямо под ней.
Она перебросила якорь через борт, пропуская веревку между пальцев. «Якорь» был простым куском ржавого железа, называемым килликом, но для маленькой лодки делал свое дело ничуть не хуже настоящего якоря. К тому же от него не жалко было избавиться, случись ему застрять в расщелине на глубине. Если якорь застревал слишком глубоко, пловцу было его не достать и приходилось резать веревку. Палома не могла себе позволить часто менять стальные якоря, а очередной кусок ржавого железа всегда можно было найти.
Бросив киллик и привязав веревку к носу лодки, Палома намочила маску в морской воде и, хорошенько поплевав в нее, размазала слюну по внутренней стороне стекла и снова прополоскала ее в воде. Этот нехитрый прием не давал маске запотевать изнутри, хотя даже Хобим не мог толком объяснить почему. Палома заткнула нож за свой веревочный пояс сзади, сунула ноги в ласты, поправила дыхательную трубку под резиновой лямкой маски и, стараясь не производить шума, соскользнула с борта в воду.
Она подплыла к якорной веревке и остановилась, вглядываясь в голубую толщу воды, исчерченную светло-желтыми полосками солнечного света. Подводная гора обычно встречала ее прибытие новыми сюрпризами.
В такие моменты девушка иногда ощущала, что неожиданно очутилась на пышном празднестве, где сотни завсегдатаев молча и радушно принимают ее в свою компанию. Казалось, что здесь отношения между морскими обитателями были доверительными и простыми, и Палома, несомненно, чувствовала себя много ближе к ним, чем к некоторым жителям Санта-Марии.
Впрочем, обычно ей становилось неловко от своих мыслей, и она старалась выкинуть их из головы. Хобим не уставал повторять, что животные — совершенно иные создания. К ним не следует относиться как к людям и приписывать им человеческие черты. И все же время от времени Палома не могла устоять и предавалась своим детским фантазиям.
Иногда, взглянув в воду, она замечала акулу или парусника, иногда — морскую свинью или рыбу-лоцмана. В другие дни, как сегодня, был виден лишь голубой туман. Вода была мутной из-за целых облаков планктона и других микроскопических тварей, поднятых восходящими потоками из глубоководья. Палома могла разглядеть шероховатую поверхность горной вершины, покрытую кораллами, или различить движущиеся тени больших животных. Все было очень нечетким, словно в тумане.
Поскольку с поверхности ничего не было видно и никто из животных не спешил подняться повыше, Паломе не оставалось ничего другого, как самой опуститься на дно.
Большинство островитян были плохими пловцами и еще худшими ныряльщиками. А уж о том, как правильно подготовиться к длительному погружению с задержкой дыхания, они и подавно не знали. Палома научилась этому искусству от Хобима. Отец приучал ее нырять все глубже, постепенно увеличивая глубину на полтора метра. Он объяснил ей, как подготовиться к новой глубине и к новым ощущениям в легких, как не поддаваться панике. Помимо отцовской тренировки, Паломе помогал ее четырехлетний опыт и врожденный инстинкт. Она не считала себя ни хорошей, ни плохой ныряльщицей. Но она знала наверняка, что может довольно надолго задержать дыхание, опуститься на вершину подводной горы, провести там достаточно времени и вернуться на поверхность, с тем чтобы нырнуть опять.
Растянувшись на водной глади, Палома несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула через трубку, каждый раз все больше расширяя легкие. Наконец она сделала такой глубокий вдох, что казалось, вот-вот лопнет, и, плотно закрыв рот, устремилась ко дну. Опускаясь, она подтягивала себя вниз вдоль якорной веревки и подталкивала мощными, грациозными взмахами ласт. Чтобы не создавалось неприятных ощущений в легких при спуске на глубину, Палома то и дело выпускала изо рта небольшие клубы пузырьков.
Через несколько секунд она опустилась на дно и обхватила ногами подводную скалу, чтобы не всплыть наверх. Неприятных ощущений или напряжения девушка не испытывала, а легкие были наполнены воздухом. Под водой время текло медленно. Хотя она проводила на дне не больше полутора-двух минут, все чувства настолько обострялись, что происходящее четко отпечатывалось в ее мозгу. На суше две минуты протекали совершенно незаметно; здесь, на глубине, любая мелочь была целым событием и две минуты превращались в целый час.
В первые секунды после появления Паломы все животные попрятались, испугавшись ее вторжения. Но вскоре они начали вылезать из своих укрытий, словно принимая ее в свое общество.