Они сидят, вытянув голые ноги, на бархатной скамеечке.
— Это священное место,— серьёзным тоном повествует девушка,— на эту скамеечку имеют право садиться только музейные бабушки, которые зорко глядят, как бы кто не стащил мумию или колесницу. У них спицы и вязание, наделённые магической силой, они читают мысли, а от скамеечки напитываются колдовством. Так что мы преступницы.
— Я ведь поверю.
— И правильно. Сколько ты меня знаешь, я тебя хоть раз обманывала?
— Часа два тебя знаю, но пока ни разу не обманывала, тут не поспоришь. А мы колдовством напитаемся?
— Мы ведь не бабушки, и вязания у нас нет.
— Кстати, камеры тут в залах есть? А то ты так смело поправляешь на себе покрывало,— замечает Мира, кивая на раскрытую грудь девушки.
— Есть,— беспечно говорит та, укутываясь в покрывало плотнее,— но на них даже днём ничего не разглядишь, а сейчас и подавно. Заведующий пожадничал и не стал покупать хорошие. О, смотри, видишь синее панно? Навуходоносор с папой Набопаласаром играют в шашки, а кто проигрывает, забирается под стол. История об этом стыдливо умалчивает, считает их свирепыми правителями без слабостей, а они ведь тоже люди. Просто не всегда гуманные.
Мира улыбается. Она чувствует умиротворение. Неожиданно она вспоминает про Жана и рассказывает своей новой знакомой. Девушка сочувственно слушает, а потом спрашивает:
— Сильно расстраиваешься сейчас?
— Сейчас уже нет. Как волной смыло.
— Видишь, почему мне так нравится жить у реки.
— И гулять босиком под дождём.
— Точно,— кивает девушка, осторожно поправляет волосы, чтобы одеяние не развернулось, и снова прячет руку в складках тёплой ткани.— Все плохие мысли вымывает начисто. Ты отдохнула?
— Ещё экскурсии? — испуганно спрашивает Мира.
— Да нет,— девушка смеётся.— Идём, у меня там вишнёвое вино припрятано.
— Я подумаю, не устроиться ли мне тоже смотрителем в музей,— одобрительно сообщает Мира.
Девушка фыркает, берёт её за руку, и обе пересекают огромные залы.
— Правду девочки говорили, тут мамонта можно незаметно поставить.
— И точно, мамонта я тебе забыла показать.
Мира расширившимися глазами смотрит на неё:
— Ты серьёзно?
Древнее лохматое чудовище собрано по частям, и девушка подробно рассказывает, что настоящее, а что — фантазия учёных. Мира думает, что и сама похожа на барышню из первобытных времён, босоногая и завёрнутая в кусок ткани.
— Согласна, элегантно смотримся,— спутница словно читает её мысли.
В каморке откуда-то между стопок книг она достаёт пыльную бутылку с армянскими буквами на наклейке. «Берегла для особенного случая». Мире тепло от этих слов.
Вино с ароматом спелой тёплой вишни, полежавшей в полуденные часы на деревянных досках старого стола — от одного только глотка в голове лето, трава щекочет пальцы ног, и воздух пропитан мёдом и солнцем. «До чего вкусно…» Сейчас бы лежать в горячей траве, жмуриться на солнце и перебирать нежные цветки вьюнков. На несколько минут жаркое солнце является во сне — девушка ныряет в сон и явь по очереди, расслабленная вином и теплом.
Покрывала обнажают плечи и колени, но сейчас Мира скользит по ним взглядом спокойно, и разговор — как неторопливое журчание ручья, тихо сверкающего на солнце драгоценными огоньками. Обогреватель давно устал и выключился, и чайник, надувшись, успокоился в углу, но в комнате тёплое марево, прогретый воздух качается волнами, и Мира, в голове которой мелодии и слова сплетаются в разноцветные мозаики, танцует, не вставая с постели, и задевает кончиками пальцев девушку, отчего смешно смущается.
— Кстати, у меня есть пара длинных футболок — в покрывале не слишком удобно. Если ты согрелась, конечно.
— У меня внутри сейчас столько тепла, что можно города обогревать,— нараспев отвечает Мира, и девушка протягивает ей бледно-жёлтую футболку.
Мира с восхищением рассматривает нежный оттенок и ощупывает пальцами мягкую ткань. Сейчас получается без смущения избавиться от покрывал и переодеться рядом прямо на кровати — вино виновато, конечно, или просто тепло, или полна ощущений. Отблески огня на теле, и светлая девушка рядом, занавесившаяся волосами, кажется янтарной статуэткой, совершенная от нежной линии губ до пальцев ног.
А ткань скользит по обнажённому телу мягким электрическим разрядом, по груди особенно чувствительно, тонкая и ласкающая. И пахнет цветками магнолии — мимолётная мысль щекочет: так же пахнет кожа её новой знакомой или это такой кондиционер для белья? Не проверишь же. Девушки натягивают футболки на бёдрах.
— Что-то я думала, они длиннее,— озабоченность в голосе, и Мира смеётся:
— Зато ноги в них бесконечные.
Янтарная девушка вытягивает ноги и рассматривает их:
— Точно. Но у тебя длиннее.
— В детстве я стеснялась своего роста.
— Хорошо, что ты сейчас не сутулишься из-за этого,— девушка с улыбкой откидывается на подушки у стены, подтягивает к себе одну ногу и обнимает себя за коленку.
Мира прищуривается:
— Ты как будто обо мне всё знаешь.
— Скорее догадываюсь.
— Про имя тоже догадалась?
— Пальмира… До чего красивое имя. Город тоже был красивым. Тебя в честь города назвали?
— Папа очень любит античные времена.— Мира прикидывает, что папа вернётся из экспедиции ещё месяца через три, когда она уже перейдёт на третий курс.
— Его можно понять.
— А как тебя зовут, я до сих пор не знаю.
Девушка встряхивает волосами — они красиво переливаются хрусталём в колеблющемся свете лампы:
— Майя. Три тысячи лет назад на одном из языков это слово обозначало просто «вода».
— …Я могла подозревать, что у тебя не может быть обычного имени.
— Кто бы говорил!
Майя поправляет на ней футболку, легко касаясь пальцами открытых ключиц — ворот слишком широкий.
— А ведь скоро уже будет светать.
Она легко спрыгивает с кровати и отодвигает тяжёлую штору — город за окном цвета пыльной розы, туманно-голубые дома едва подсвечены нежным. Мира, неслышно остановившись рядом с ней, молча любуется городом.
— Сейчас всё кажется прекрасным, да?
Мира, сглотнув слёзы, кивает.
— У тебя снова глаза на мокром месте,— укоризненно говорит хрустальная Майя и дотрагивается пальцем до кончика носа девушки.— Ну куда это годится. Идём встречать рассвет на крыше?
— Так не бывает,— в нос говорит Мира.— Кофе, лапша, музыка, этот твой танец. Вода, музей, и этот рассвет. Почему это всё? Ты так вовремя пролетала мимо моего окна.
Губы Майи трогает едва заметная улыбка. Она спрашивает:
— Вспомнила: ты ведь хорошо играешь на гитаре. А что с твоей случилось?
— Старенькая совсем была, рассохлась, стала непригодной. Я так горевала, когда пришлось её выкинуть: ремонт был бы дороже, чем купить новую.