Я подняла голову, восхитившись сводчатыми потолками, от которых казалось, что ты попал в музей.
— Здорово здесь, — сказала я, но у меня самой создалось впечатление, что недостаточно оценила дом, это все равно, что назвать Лувр так себе музеем.
Райан пожал плечами, вовсе не впечатленный:
— Это все мой брат.
Коридор мерцал приборами из нержавеющей стали, мы шли плечом к плечу. Запах пиццы перебивал аромат цветов, что было совершенно непривычно, потому что наш дом всегда пах едой — моя сестра часто печет тортики, иногда пробует печь печенье. У нее это от мамы. Она всегда любила десерты.
— Здесь просто невероятно пахнет!
— Я долго пытался понять, откуда берется этот запах, и бросил всякие попытки это разузнать, но полагаю, всему виной чистящие средства, которые использует Марисса.
— А Марисса это…
— Экономка.
— Понятно. — Я показала пальцем на букет цветов на столике: — Красота.
— Да. — Райан посмотрел на цветы. — Понятия не имею, зачем она их сюда ставит каждый день, если брата и Лилии никогда нет дома, они все время в разъездах.
— Думаю, просто потому, что они симпатичные. — Я посмотрела вниз на свои ноги, задаваясь вопросом, могу ли вообще ходить в обуви, или же мне нужно ее снять и, прежде чем ступить на пол, искупать ноги в ладане.
Джинсы с рубашкой были здесь совершенно неуместными, несмотря на то, что Райан был в джинсах и свитере. Он выглядел как Зевс в выходной, в то время как я выглядела как... как девушка из службы доставки.
— Вина?
Райан указал мне в сторону кухни еще прежде, чем я успела ответить: да или нет. «Я здесь только на кусочек пиццы, и все», — мысленно напомнила я себе.
— Ты перешел на следующую ступень слишком быстро, — сказала я, улыбнувшись. — Что случилось с кофе?
Я решила, что здесь надо разуться и сняла кроссовки; оказавшись в носках, а затем стала думать нужно ли и их тоже снимать.
— Оставь носки, — посоветовал Райан, прочитав мои мысли. — Не думай так усиленно. Все правила, которые применимы к твоему дому, подходят и к этому. Теперь пойдем на кухню, и, пожалуйста, расслабься.
Черт, как же я люблю, когда мужчина командует, особенно, если этот мужчина в джинсах, которые ТАК облегают его фигуру, и... о, Боже. Я вновь посмотрела на задницу Райана, и он заметил это.
— Хочешь потрогать? — Райан не смотрел на меня, так как выбирал вино с верхней полки; он взял в руки старинную бутылку. — Будь моим гостем.
— Потрогать? — Я встала, подошла к нему и ткнула пальцем в бутылку.
— Вообще-то, я имел в виду свою задницу. — Он резко развернулся, заключив меня в объятия. Мы стояли, вроде как обнимаясь, но я не могла поднять на него глаза, потому что у меня не было ответа. — Я видел, что ты смотришь.
Я скрестила руки на груди, решив выглядеть уверенно, несмотря на то, что внутри меня всю трясло:
— А я видела, как ты изучаешь мои буфера. Ты посмотрел на мою грудь, я посмотрела на твою задницу. Я за равенство.
— Я тоже.
Райан поставил бутылку на стол, вытащил два бокала, но вино пока не разливал — еще не время. Вместо этого он аккуратно прикоснулся к моим бедрам и подтолкнул назад, до тех пор, пока я не наткнулась попой на столешницу.
У меня перехватило дыхание, и мир просто перестал существовать. Вот она я, Энди Перетти, стою в кухне Райана Пирса, и его руки находятся в опасной близости от моей вагины. Нет. Черт.
Он все еще не убрал ладони, а я наконец взяла себя в руки и хриплым голосом спросила:
— Что ты делаешь?
Его пальцы впились мне в кожу, нежное покалывание от ногтей заставило мой желудок закрутиться в узел.
— Если мы оба за равенство… — Райан сделал шаг назад, жестом руки показав мне оставаться на месте. Он посмотрел мне в глаза своими — темными, жгучими, убивающими мою силу воли. — Чтобы все было по-честному: ты изучила меня, я изучу тебя. Справедливость есть справедливость.
— Но…
— Энди, — голос Райана был таким низким, гортанным, а от одного его взгляда я горела.
На меня еще никто и никогда не смотрел так, как это делал Райан — оценивающе. Конечно же, его взгляд задержался на моей груди, но он так же смотрел на мое лицо, на кудряшки и, что самое главное, мне в глаза. Хотя мне и казалось, что всю эту речь про равноправие он завел лишь, чтобы подразнить меня, но когда он смотрел мне в глаза, в его взгляде не было и намека на смех.