Алекс поднял голову и посмотрел на своего приятеля, на кончиках его ресниц дрожали слезы, но было непонятно, плачет он или смеется.
— Как вы мне все надоели. И ты, и этот Ри. Это что, такая восточная изюминка? Все вы лжецы и аферисты! Правда для вас ничего не значит! — Алекс перевел дух и продолжил: — Жаклин не тот человек, про кого такие, как ты, могут трепаться, что она шлюха. Все так получилось из-за того, что я свалял дурака в Калькутте. Неужели ты правда думаешь, что она любит эту обезьяну Ри? Это смешно!
— Алекс, Алекс, ты повторяешься, — ответил «он».
— В смысле? — переспросил Алекс.
— Так или иначе, ты снова говоришь, что Жаклин была шлюхой с самого первого дня вашего знакомства в Эдинбурге. Ты же видел тетрадки мистера Ри. В них одна и та же история. Он всю жизнь писал одно и то же, но каждый раз истории отличались друг от друга. Давай я скажу по-другому: «Жаклин не шлюха». И что изменилось? — спросил «он».
Алекс поднял с пола сумку, стоявшую рядом с сиденьями, кратко выругался, развернулся на месте и пошел к стойке регистрации на рейс.
А «он» так и остался сидеть на месте, смотря вслед Алексу, прокладывающему себе дорогу в толпе людей. Все они чего-то искали. Стойку авиакомпании, чтобы купить билет, нужные ворота, чтобы сесть на самолет, или семью, чтобы в последний раз обнять перед вылетом. Даже когда Алекс затерялся в толпе, его бывший приятель еще долго оставался на своем месте. «Он» думал, как бы «он» начал, если бы, подобно мистеру Ри, вздумал написать повесть своей жизни.
Бесчисленные первые предложения. И эти первые предложения меняются с течением времени, с развитием нашей жизни. Мы меняем первое предложение в зависимости от того, куда нас завели все последующие. Теперь «он» знал, что уже не начнет свою историю словами: «Наверное, он уже давно подозревал, что в его жизни настанут такие времена. Очень давно. С тех самых пор, как позвонил жене и сказал, что не вернется к назначенному времени, и перешел дорогу». С тех пор его жизнь начала безостановочно меняться. Прежде чем вернуться в абсолютную темноту, мы беспрерывно исправляем историю своей жизни. Он поднялся с места и медленно пошел. Теперь в зависимости от того, куда он пойдет, будет меняться начало его истории. И он пошел, перебирая в темноте первые предложения своей жизни.
КОМИК, ОТПРАВИВШИЙСЯ НА ЛУНУ
Через восемнадцать лет после того, как один мужчина ушел скитаться по пустыне, двадцать четвертого декабря двухтысячного года я получил приглашение и отправился на вечеринку к старшему товарищу, который праздновал свое назначение на должность штатного профессора университета. Там я увидел девушку с химической завивкой на голове. Она напомнила мне одну из американских тряпичных кукол, которые вдруг стали очень популярны, когда я был еще маленьким мальчиком. Естественно, именно с этих кукол, напоминающих пухленьких американских детишек, я и начал разговор. Затем мы поговорили о начале восьмидесятых, когда эти игрушки только стали популярны, и в итоге вспомнили одного боксера, у которого констатировали смерть мозга после жестокого боя за чемпионское звание в сверхлегком весе в одном городе, известном от Калифорнии до Невады своими развлечениями.
Майк Тайсон как-то сказал, рифмуя слова, будто читал рэп, что «кроме бокса все остальное очень скучно», а я в тот вечер напился и несколько раз повторил его фразу, пародируя великого боксера. «Азэ зэн боксинг, эврисинг из соу боринг (Other than boxing, everything is so boring)», — чеканил я речитатив. Вообще-то, мне не свойственно дурачиться перед малознакомыми людьми, и мне самому было удивительно, что я так себя веду. Однако вскоре ко мне снова подошла девушка с химией на голове и вопросом: «А роман из этого может получиться?». Тогда-то я и понял, что все это время пытался привлечь именно ее внимание.
— Что? Вы о чем?
— Я об этом боксере. О боксере, который умер в Лас-Вегасе. Можно ли написать роман о его страданиях?
— Так ведь роман, как вы знаете, — это не просто рассказ о страданиях. Роман — это переложение страданий, известных и понятных автору. Если бы я мог понять, что боксер чувствовал в ожидании смерти, то я, вероятно, смог бы написать об этом роман.
— Тогда спрошу по-другому. Можно ли понять, что такое страдание?
— Для писателя страдания — это когда читатели не понимают его романов, а потому книги этого писателя не продаются.