— Презервативы ты сперла?
— Ты рылся в мусоре?
Ральф вымученно мне улыбается.
Вчера вечером ему несладко пришлось. Когда гости ушли, тетя чуть ли не вилами приперла его к стене. Узнала, что Ральф подписал Кристине разрешение на аборт. И психолога убедил подписать.
— Я знаю, что Кристина из бедной многодетной семьи, — вопила она, едва прикрыв за собой дверь кухни. — Но если бог послал ей дитя, он позаботился бы и о том, как его прокормить! А ты!.. Ты — убийца, Ральф! Я воспитала убийцу!
— Кристина сама — ребенок! — орал в ответ Ральф. — Ее жизнь что, ничего не стоит?! Какое право ты имеешь калечить жизнь ей?!
— Она несет ответственность за свои поступки! — глухо припечатала тетя.
Словно заседала в Страшном Суде.
— Если бы Кристина блюла себя, такого бы не случилось.
— Замолчи! — не выдержал он, швырнув стакан в стену. — Ей пятнадцать лет! Как нашей Верене!
— Да как ты смеешь их сравнивать?! — возмутилась тетя Агата. — Верена — чистая девочка! Да у нее и мыслей-то таких, готова поклясться, нет!
Ральф зло, отрывисто рассмеялся и взял из буфета другой стакан. Я слышала, как хлопают дверцы шкафчика и булькает виски. Быть может, он вспоминал, как раньше времени вернулся тогда домой и обнаружил нас с Андреасом на диване в гостиной.
— Тебе там хорошо слышно с лестницы? — крикнул Ральф мне. — Если нет, я мог бы говорить громче!
— Ты еще встречаешься с этим, — спрашивает он, глядя на меня. — С этим недоумком?
— Он — недоумок, потому что хотел меня? — осведомляюсь я холодно. — Или потому, что учил геометрию, пока ты учился махать ногами?
Ральф молча прячет глаза.
— Он — недоумок, если думает, будто может трахать мою сестру в моем доме.
— Я тебе не сестра, — напоминаю я мягко.
— Знаю.
Обычно, обнаружив меня одну, Ральф либо запирается в кабинете, либо идет в подвал. Там, в самой дальней из анфилады камер, он устроил гимнастический зал. Говорят, физические нагрузки помогают снять напряжение.
Но сегодня он раньше времени дорвался до крови христовой.
Видимо, в их «маленьком бизнесе» и правда не все так гладко.
Пару дней назад, когда я совершенно случайно в третий раз проходила мимо кабинета, Ральф как раз обсуждал с Филиппом его половую жизнь. Того только-только выпустили и ему не терпелось снять грех с души.
Тети не было дома, а сам наш дом давно звукоизолирован. Поэтому Ральф орал, не стесняясь, в голос.
— Ели тебе «захотелось», надо было просверлить дырку в полу! Ты не заметил бы разницы! Избил ты ее зачем?!
Филипп что-то пространно вещал в ответ.
Я молча ждала.
Обычно им не требуется повода: Джессика — сумасшедшая, а Филипп — наполовину испанец. Но тогда был особый случай. Он накоксился до кровавых соплей и решил побаловаться аналом. В процессе он немного «увлекся».
— Увлекся?! — возопил Ральф. — Ты, мать твою, увлекся?!
Я тихо хрюкнула: какой увлекающийся молодой человек. Выкидыш, сломанная челюсть, сломанное ребро.
И это только то, что я прочитала в газетах.
Будь речь не о Джессике, я бы подумала, что Филипп — маньяк. Но когда речь заходит о Джессике, мне и Дракула показался бы славным. Полиция посчитала иначе и Филиппа закрыли на несколько дней.
Не знаю, встретил ли он кого-то симпатичного в камере. Его очень быстро оттуда выпустили. Я подслушивала лишь потому, что мне хотелось знать правду. Чего ради Филипп избил ее. Чтобы Джессика не дергалась, или наоборот — чтобы дергалась?
— Ты — больной на всю голову! Извращенец! — процедил Ральф.
Филипп что-то сказал в свое оправдание.
Ральф ответил:
— Во-первых, она мне — не родная сестра! А во-вторых, я четыре года почти что ее не видел! У нее теперь только сиськи такого размера! — у Ральфа вдруг сжалось горло. Издав странный звук, он сказал еле слышно: — Да, очень... — пауза. — В смысле: трахни?! Ты ошалел?!! Хочешь, чтобы и меня посадили?!
***
На кухне начинает вхлипывать кофеварка.
Я слышу его шаги. Слышу, как хлопают дверцы шкафчиков: Ральф достает чашки, сахар, ложечки, молоко.
— Кофе будешь? — спрашивает он, внезапно возникая в дверях.
Видимо, сожалеет о своей грубости. Даже волосы пригладил и белый воротничок отстегнул. Волосы мокрые — вероятно пытался смыть опьянение холодное водой.
Красавчик мой... Бедный мальчик, измученный целибатом. Кто бы мог подумать, что Ральф, готовый собственную подушку оттрахать, вдруг станет священником?
— Буду, — нельзя отталкивать парня, когда он пытается примириться. — С молоком и три ложки сахара.
Ральф кивает. Скрывшись ненадолго из вида, он вскоре возвращается и молча ставит передо мной чашку.
— Спасибо! — я придвигаю ее к себе. — Ты еще в силах приготовить поесть?..
Он дважды моргает.
— Ты совсем уже уже одурела со своими гормонами?! Я работал весь день!
— Я не умею готовить.
— Напомни мне... Зачем мы тебя вообще держим?
— У тебя аллергия на собак.
— Ха-ха! — передразнивает он вяло. — Смешно... Лично я поел. А ты, — Ральф делает широкий жест в сторону кухни, — попробуй задействовать разум.
— Мой разум занят: я пишу сочинение.
— Да?
Опираясь правой рукой на стол, а левой — на спинку моего стула, Ральф склоняется над тетрадью. Необходимости в этом нет. Зрение у него, как у ястреба, да и рассматривать на пустом листе особенно нечего. Но тем не менее он наклоняется, да так низко, что его черные волнистые волосы касаются моего лица.
— Что-то я не вижу тут сочинения, — сообщает Ральф после долгих раздумий.
Я молчу, вдыхая его запах всей грудью.
Сегодня он не ездил в дом престарелых. Тухлая вонь лекарств, использованных пеленок и капустного супа, не застряла ни в его волосах, ни в сукне костюма. Сегодня он пахнет так, как мне нравится: церковью — отсыревшими вековыми камнями, свечами, старыми книгами и одеколоном от Жана-Поля Готье.
А еще — виски.
— Хватит меня обнюхивать...
Ральф страдальчески морщится и садится рядом со мной:
— Я... Просто плеснул немного виски в свой кофе и все! День был трудный...
Судя по запаху, все было по-другому. Он себе в виски немного кофе пролил.
— Слишком много грешников?
— Слишком много святых!
Закрыв глаза, Ральф наклоняется и прижимается лбом к сложенным на столе рукам. Густые черные волосы падают на лицо. Я машинально убираю их, заправляю их ему за ухо, как часто делала в детстве.
Он не возражает и я, забывшись, накручиваю одну прядь на палец.
Ральф протягивает руку и проводит пальцем по моему локтю. Положив голову набок, как-то непонятно улыбается, устремив немигающий взгляд в мой вырез. Я уже видела подобные взгляды.
Только, обычно, он пытается их скрывать.
Протянув руку, Ральф заботливо поправляет мне блузку. Я вздрагиваю; напряженные мускулы отзываются словно струны. Желание поцеловать его превращается в гудящий высоковольтный звук. Его веки полуприкрыты, словно он о чем-то задумался, но взгляд довольно цепкий и острый; улыбка сползает. Ральф нервно прикусывает губу и зло усмехается, обдав меня запахом кофе и алкоголя.
Затем убирает руку и с обреченным вздохом садится.
— Знаешь, сколько лет дают за совращение малолетних?
— Да брось ты! Кто на тебя заявит? Филипп?
— Твоя мать.
— Она — сумасшедшая.
— Сколько тебе лет, Верена? — Ральф подносит чашку к губам и бугры мышц на предплечье вздуваются под тонким сукном.
— Ты, вроде был трезв вчера! — отвечаю я не сводя с них глаз. — Не видел надпись на торте?
— Так сколько? — не сводя с меня глаз, Ральф подносит край чашки к губам и касается его нежно как чьих-то губ.
— Пятнадцать.
— А мне?
— Двадцать семь.
— И?
— Что — «и»?.. Будем ждать, пока ты станешь моложе?
Улыбка слетает прочь.
Глотнув еще кофе, Ральф продолжает зло и совершенно серьезно.
— Может, найдешь себе мальчика своего возраста?