— Ну, же, дитя, — говорит он невинно. — Погодите, омывать мне стопы, меня еще не канонизировали.
— Верена! — Мария возникает в проходе, щелкая в мою сторону пальцами, словно Кармен. — Очнись! Возьми заказ. Шампанское в «люкс».
Я вскидываюсь, позабыв о священниках.
«Люкс»!
Восемь вечера.
Филипп!
Мы с ним условились, что он будет ждать до половины восьмого.
— ...шампанское, клубника со сливками, белый шоколад! — Янек почти швыряет на сервировочный столик ведерко и прозрачный, едва из машины, лед красиво обкружает бутылку «Моэт».
Большей пошлятины и придумать трудно. Разве что, розовое шампанское попросить. Но эффект достигнут: все затихают. Даже Лона и Сондра прекращают выяснять, кто из них больше виновен в том, что на полу оказалось нюрнбергские сосиски и кто должен все это теперь убирать.
— Это все от Филиппа? — спрашиваю я, закатывая глаза и ломаясь на публику, как Адина. — Он с ума сошел! Мне же это все абсолютно не нужно!..
— Что это значит? — глухо спрашивает она. — Ты снова идешь к нему?
Звездный час настал. Я слишком долго слушала о том, что немки ассекусальны и что любая, самая страшная литовка, даст самой красивой немке под дых и уведет ее парня.
— Что я могу поделать? — говорю я. — Мальчик попробовал настоящее немецкое качество. Не может остановиться.
— Для него ты — обычная девка! — вклинивается Янек из-за плиты.
Взгляды присутствующих перемещаются на него.
— Набор дырок, который можно в любой момент заменить.
— Янек, заткнись! — приказывает Мария. — Верена, ты тоже. Мы все уже поняли, что ты — его сверкающая богиня.
Кто-то фыркает, кто-то хихикает отвернувшись, но я не могу понять — кто. Янек яростно переворачивает скворчащие на большой плоской жаровне шницели и выглядит так, словно его жену обесчестили.
— Богиня, как же. Меркантильная шлюха, как все.
Куда только подевалось его хваленое самообладание, с которым он по четыре минуты обжаривал еще утром белковый омлет?
Янек вскидывает голову, словно борется с желанием плюнуть в меня. Эта дикая, ничем не прикрытая ненависть, задевает меня. Да как он смеет?! Как вообще он смеет предъявлять на меня права?
— Знаешь что? А я ведь в некотором роде, тоже хозяйка!
Он показывает мне палец, и повернувшись к плите начинает демонстративно греметь сковородками.
Ну, хорошо. пусть Лона ему расскажет, что мы с Ральфом Дитрихом не просто однофамильцы.
Дверцы лифта с тихим шелестом разъезжаются и из кабины, зевая и потирая кулачками глаза выходит парочка близнецов, подгоняемая озабоченного вида молодой мамашей. Счастливый отец замыкает шествие. На его лице застыла маска вселенской скорби и лишь в глазах, время от времени мелькает усталая мысль: «Неужели, это происходит со мной?!» Его взгляд на миг останавливается на ведерке и бутылке шампанского на сервировочном столике.
Похоже, что ему тоже когда-то хотелось мчаться в закат на красном спортивном автомобиле и пить шампанское с хохочущими красотками. Но его приперли к стене стремительно растущим пузом. Заставили поступить, как порядочный человек. Его жена обрезала волосы, они купили универсал и в кредит построили дом, за который молодому папаше приходится вкалывать день и ночь.
Да еще жена его пилит.
Я почти готова поспорить, что пилит. Слишком уж недовольный у нее вид. Неудовлетворенный. А он к семье испытывает примерно ту же нежность, что старая усталая лошадь — к телеге с поклажей. Тянет, потому что лягнуть не осмеливается, а на то, чтобы встать на дыбы ему не хватает ни сил, ни духу.
Он проходит мимо меня, не сводя глаз с шампанского.
— Антон! — раздраженно шипит молодая женщина и плотно сжимает рот.
— Иду! — отвечает он с сухой холодной яростью в голосе.
У меня подергивается рот. Антон! Словно я заглянула в собственное будущее и отступила назад. Все еще внутренне улыбаясь, я слышу, как из кабины кто-то окликает меня:
— Милая! — старушка с кокетливо взбитыми в пену серебристыми волосами, улыбается. — Входите же! Мы тут все прекрасно поместимся тут внутри. Не так ли, святой отец?
— Правда, — заполняет кабину любимый голос.
Горло судорожно вздрагивает, в момент пересохнув. Сердце перестав стучать, замирает в полете, словно прыгун с трамплина и летит вниз. Подняв глаза, я вижу Ральфа.
Ральф ослепителен.
Я ошибалась, Филипп — не лучше него. Нет никого лучше моего Ральфа.
Он стоит небрежно прислонившись плечами к зеркальной стене. Стоит молча, беззастенчиво упершись взглядом в мои приподнятые бюстгальтером груди.
— Привет, — выдавливаю я.
— Ты что, номера обслуживаешь? — двусмысленно интересуется он.
— Да-да! — вмешивается милая бабушка, явно не сообразив, что он имеет в виду. — Очень удобно, не правда ли? Входите же, моя дорогая! Не бойтесь.
— Какое пугливое юное существо.
Старушка ослепительно улыбается, глядя на Ральфа. «Какой славный молодой человек и к тому же балагур!» — словно говорит ее взгляд. И не видит, как под взглядом этого обаяшки, покрывается слоем инея ведерко с шампанским.
Лифт движется очень медленно. И еще медленнее выходит из него приветливая старушка. Ральф улыбается, помогая ей с ходунками.
— Этаж? — улыбку словно смыло волной.
— Пентхауз.
— Не «люкс»?
— ПЕНТХАУЗ!
Ральф, качнувшись вперед, протягивает над моим плечом руку и нажимает на кнопку. Меня обдает волной знакомых запахов — свежевыглаженной ткани, одеколона Жан-Поль Готье. И еще — тем особым запахом, смесью ладана, отсыревшего камня, свечей и книг.
Что-то внутри меня вздрагивает. Я подавляю дрожь.
— Удивлена? — спрашивает он вкрадчивым, кошачьи-бархатным тоном.
— Мы ожидали тебя лишь утром.
— Хотел застать тебя.
— И заблокировал мою карточку.
— Я? — он так искренне изумляется, что мне становится стыдно.
Как я могла подумать, будто бы преподобный Ральф способен на подобную низость?!
— Простите, святой отец. Она сама заблокировалась.
Он молча рассматривает меня. Так пристально, словно тело опознает. Но лифт останавливается и жужжа, готовится открыть двери. Ральф поднимает глаза.
— А тебе не приходило в голову, что карту мог заблокировать Филипп?
— Он понятия не имеет, кто я...
— Ты — идиотка! — кричит он трагическим шепотом. Ухватившись за переносицу, словно она вот-вот детонирует, прижимается лбом к стене. — Господи, какая же ты дура!
— Сильнее, — говорю, — постучись. Сам — дурак!
Он оборачивается. Да так резко, что длинный широкий пояс на талии, взметнувшись обнимает меня.
— Закрой. Свой. Рот, — по словам выплевывает падре.
Мне нравится, когда он такой.
— Заставь! — отвечаю я.
Филипп открывает мне дверь, поглощенный телефонным разговором.
— Я уже думал, ты не придешь, — говорит он, на миг прикрывая трубку.
— Там...
Он прижимает палец к губам и мои подозрения превращаются в мрачную уверенность. Уши сами собой вытягиваются в сторону трубки. Филипп жестом приглашает меня войти и указывает рукой на диван. Любезно придерживает дверь, продолжая прижимать к щеке телефонную трубку. Выглядит он так, что даже если и не помрет от счастья прямо сейчас, долго все равно не протянет. С кем он разговаривает, интересно? С «мамой» или с «сестрой»?
— Что же еще?.. Правда? Педофил? Я?.. Или твой загадочный папочка?
А-а, понятно. С любимой. До чего же галантен, проклятый! Проходя мимо, я прижимаюсь к нему бедром и он улыбается, беззвучно целуя меня в висок. От шлепка по заднице, у меня открывается второе дыхание.
Вот только садиться на нее с размаху пока не стоит.
Филипп смеется, не сводя с меня глаз.
— Девочка моя дорогая, — говорит он в трубку. — Твой нежный голос — музыка в моих усталых ушах, но у меня гостья!.. Да, верно. А еще говорят, что жена обо всем узнает последней... — он ухмыляется, отводя трубку в сторону и из динамика несется поток визгливых проклятий. — Я тебя тоже люблю!