— Не прикасайтесь к ней, пожалуйста, — произносит он.
— Ты еще кто такой? — вырывается у моего нового родственника.
— Независимый психиатр, — роняет тот.
— Что за херня? — спрашивает дядя Фуражку. — Он же поп, как и тот, второй.
— Что за херня? — спрашиваю я, обращаясь к Ральфу. — Я тебе утром рассказывала, что этот козел ко мне приставал! А этого я вообще не знаю! Откуда такие сведения, что он мой дядя?! Может, он извращенец, как тот второй?
Под взглядами с противоположной стороны, Бауэр натянуто улыбается. Делает в нашу с дядей сторону успокаивающие движения, словно дирижер. Мол, спокойнее, мои дорогие, сейчас все уладим.
— Фрау Дитрих, — позвольте мне начать еще раз. Итак, моя фамилия Бауэр, меня нанял ваш дядя. Учитывая ваше...ммм... не совсем стабильное состояние, он уговорил меня заявить в суд на вашего отчима и, — пауза, — на вашего, так называемого, брата...
На меня наваливает оцепенение. Как воздух перед грозой становится неподвижным и жарким, так и внутри меня застыло озеро лавы. Мысли плавают в нем, как дохлые саламандры. Фуражка рассказывает.
— ...как вы, конечно же знаете, граф фон Штрассенберг оформил опеку над вами, женившись на вашей матери. Вы никогда не жили с графом, но все решения, в том числе финансовые, принимал он...
Слово «граф» доставляет ему чуть ли не эротическое удовольствие. Наверное, это еще приятнее — размазать по полу графа. Я не могу оторвать глаз от профиля Ральфа. Словно все вокруг него смахалось, растворилось. Он чувствует мой вопящий взгляд; я вижу, как на щеках вздуваются желваки, но он упорно не оборачивается.
— ...следовательно... поэтому... преимущественно... — зудит адвокат.
С тем же успехом Бауэр мог бы греметь погремушкой. Слова превращаются в белый шум. Словно годы вернулись вспять, словно волной Вселенского океана, меня отбросило в прошлое. И снова суд. Снова какие-то люди хотят отобрать меня. Увезти от Ральфа.
— Дело в том, моя дорогая, Верена... Могу я называть вас «Верена»?.. Все дело в том, что их состояние построено на ваших деньгах! Когда в две тысячи восьмом году ваш отец умер, то...
Две тысячи восьмой год! Мне приходится сжать столешницу, чтобы не упасть.
Год, когда мне исполнилось восемь. Вот почему она так рвалась увезти меня к папочке. Вот почему Ральф так стремился меня оставить. Вот почему Филипп женился на Джессике!
— Три миллиона евро, фрау Дитрих.
Комната плывет перед глазами. Решив, что мне стало плохо от мысли о деньгах, адвокат усмехается.
— Разумеется, что семья пыталась претендовать на выигрыш, но закон в таких случаях суров: у вашего отца не было ни жены, ни других детей. Вы — единственная наследница... Вы, а не ваша мать! Ваш отчим не имел права распоряжаться вашими деньгами. Как и ваш, так называемый, брат...
У судьбы занятное чувство юмора. Еще утром я смеялась над Лоной. Назидательным тоном советовала быть осторожной с наследством. Могло ли мне прийти в голову, что Ральф воспользуется моим?
Фуражка все еще говорит, а я как сквозь сон вспоминаю дождь, идущий стеной. Воспоминание всплывает из ниоткуда. Как рекламный блок в черном мареве забытых воспоминаний. Никто не знает, где я была. Никто не знает, что со мной было. Джессика тогда «потеряла» меня. А я потеряла память. Кусок из памяти...
...Мир расплывается за оконными стеклами. Двое ругаются. Мужчина и моя мать. Она визжит, что он должен ей, он резко бьет ее по лицу. Она набрасывается на него с кулаками. Машина виляет по автобану. Врезается в бетонный блок между разделительными полосами. Я вижу, как женщина ударяется головой о панель. Мужчина оборачивается, с дикими глазами.
Кажется, молчание длится вечно. Он трясет ее. Она лежит, словно сломанная кукла. Я выскакиваю из машины, когда он пытается схватить меня за руку. Выскакиваю под дождь. Бегу в своем белом, как ком сахарной ваты платье, слыша, как он несется за мной.
Из моего укрытия видно, как он вытаскивает женщину из машины и бросает на лавке. Мне все равно. Женщина не любит меня. И я ее не люблю.
Ненависть отдаленной вспышкой прокатывается по венам, как глухой удар грома. Психотерапевт говорила мне, что память может вернуться, а может и не вернуться. Может быть, я решу, что вспомнила, поместив туда какие-то собственные фантазии, основанные на рассказах Ральфа.
Быть может, я просто фантазирую, решив, что помню, будто бы те двое говорили о лотерее. Будто бы женщина возмущалась тем, что позволила ему вытворять «все эти мерзости», чтобы он бросил ее, случайно разбогатев. Ее и эту «бесполезную маленькую дрянь».
Отчаяние пронизывает насквозь. То, старое, напугавшее меня до обморока. Словно сейчас меня вновь схватят незнакомые руки.
— Ральф! — визжу я, забывшись и папка сама собой взлетает, оторвавшись от моей ладони, летит. — Ральф!
Он поднимает голову, словно почувствовав на себе мой вгляд. Выражение на лице меняется. Они с Хадибом обмениваются взглядами, полными паники. Похоже, что я вновь все испортила, но мне уже не взять себя в руки.
Адвокат, наконец прерывает свой спич. То ли до него дошло, что его наследница слегка не в себе. То ли его убедила папка, попавшая в грудь. Комната темнеет и пол ускользает вдруг из-под ног. Меня подхватывают знакомые руки.
— Вив, — испуганно шепчет Ральф и его лицо плавает, как в тумане. — Вив, смотри на меня. Все хорошо, слышишь? Он ничего не может без твоего согласия. Посмотри на меня!..
А потом все погружается в темноту.
***
Мне плохо, комната кружится перед глазами. Руки и ноги дрожат и кто-то из адвокатов, слава богу, догадывается открыть дверь. Фуражка орет, размахивая руками. Филипп стоит перед ним, как скала и наслаждается каждым беспомощным обвинением. У него даже спина выглядит довольной. Если предположить, будто бы такое возможно.
— Точно все хорошо? — спрашивает Хадиб.
Я киваю. Он улыбается, потрепав меня по макушке.
— Сделай свидетельство, — роняет через плечо Филипп. — Как бедная девочка перепугалась до обморока и как вцепилась в своего, «так называемого брата». И еще, я был бы рад получить какие-то документальные подтверждения родства.
— Фрау фон Штрассенберг узнала моего клиента!
— Фрау фон Штрассенберг — ненормальная, — обрезает Филипп.
— Вы упекли ее в лечебницу силой!
— Осторожнее, Бауэр. Я попрошу ответа за каждое обвинение.
— Когда я с вами покончу, у вас не останется денег адвокатов.
— Продолжим, — перебивает Филипп, делая знак рукой.
И в бой бросается команда его адвокатов.
...Они трясли бумагами и уверяли, что я не только получила свои миллионы назад, и даже в двойном размере. Что с того, что я понятия о том не имела? Кто дает такие понятия семнадцатилетней?! Разумеется, только лучше для всех, что деньгами распоряжается отец Дитрих. Вы же видите, как фрау Дитрих к нему привязана?..
Фуражка топал ногами и стучал по столу: вся их империя построена на моих деньгах, пусть делятся и по-честному. Рядом сидел и кивал мой дядя. Он, по словам Фуражки, все это время пытался найти себя на Майорке, но не нашел и вернулся в Германию, чтобы найти родственников, у которых может пожить, «пока не поднимется на ноги». Здесь ему сопутствовала удача.
Он отыскал сначала Джессику, подругу его покойного брата, затем — меня, его дочь.
Разумеется, когда он все выяснил, его первой мыслью было вырвать меня из лап негодяев. Желательно, со всеми деньгами, которые они на мне заработали. Признавая их личную деловую сметку, дядя согласен на половину. Он отнюдь не корыстолюбив. Все, что ему нужно —стать бедной девочке настоящей семьей. Поэтому, он немедленно нанял господина Бауэра.
На все готов, лишь бы мне отдали то, что причитается мне по праву!..
Его чуть-чуть раздосадовало известие то, что мне почти восемнадцать, но дядя сориентировался:
— Ты будешь учиться! Закончишь школу. Поступишь в университет! Пока ты не работаешь... — в воздухе повисло «пока ты не работаешь, я могу жить за твой счет».