Ральф рассмеялся. Я промолчала, еще сильнее подперев ладонями лоб. Почему я не утопилась, пока был шанс?
— Ты слышишь, Вивиен? — спросил дядя. — Тебе больше не придется работать!
В тишине отчетливо звучало: «МНЕ — ТОЖЕ!»
— Ее зовут Верена, — устало вставил Хадиб. — Верена, не Вивиен. Фрау фон Штрассенберг не всегда это помнит...
Ральф промолчал, рассматривая ладони.
Похоже, теперь до него дошло, что я не врала, но он понятия не имел, что с этим знанием делать. Филипп тоже молчал, но его взгляд, которым он рассматривал дядю, говорил громче слов. Я ошиблась, решив, что он не умеет так унижать, как Ральф. У аристократов, должно быть, это врожденное.
Дядя потел, заикался и злился под этим взглядом. И в то же время, слегка заискивал перед ним.
Фуражка негодовал. Он рассчитывал, что я немедленно захочу свою долю и благодарно упаду на его тощую грудь. Дядя потел и требовал объяснений: «Вы спали с собственной падчерицей? С этим невинным ребенком?!» Я молчала: одного вида человека, который решительно хотел меня опекать, было достаточно, чтобы я отказалась от денег и пошла вдоль променада со шляпой в руке.
Адвокаты второй стороны, на ходу меняли стратегию:
— Фрау Дитрих через неделю исполнится восемнадцать лет!.. Кроме того, вы не можете утверждать, что между ними что-либо было. Вы видели их на причале, все остальное — домыслы. Как можно доверить зрелую и привлекательную молодую женщину — незнакомцу. Хотя бы экспертизу сделать. На ДНК. Но аже это ничего не доказывает. Сколько близких родственников, включая отцов, насилует собтсвенных дочерей?
Я вздрогнула, внутренне сжавшись. Но на меня никто не смотрел.
— Мы должны поверить, что взрослый зрелый мужчина, — начал было Фуражка, — все то время, что они провели вдвоем, ничего не делал? Просто сидел и смотрел ей в глаза?
— Не судите всех по себе, Бауэр, — вставил старший из команды Филиппа. — Мы все тут знаем, что вы питаете слабость, скажем так, к персоналу... И в частности, вы пытались соблазнить присутствующую здесь...
— Это не имеет отношения к делу!
— Как и то, как именно граф и его падчерица проводят свободное время.
— А мне, напротив, очень интересно! — вмешался дядя, не в силах оторваться от созерцания моего декольте. — Что вы делали с моей племянницей?
— Я тут, наверху, козел озабоченный, — парировала я, показав свое воспитание. — Лучше спроси, что пытался сделать твой адвокат и прекрати смотреть на мои сиськи.
Дядя захлопнулся. Адвокаты Филиппа ринулись в бой.
— Вы умышленно ввели нас в заблуждение, по поводу фрау Дитрих. Она вас не нанимала. Это доказывает... бла-бла-бла-бла... и потому... бла-бла-бла-бла... ее мать... бла-бла-бла-бла... и святой отец... бла-бла-бла-бла...
Утопая в словесном поносе и непонятных терминах, я по инерции подняла взгляд на Ральфа. И он впервые не отвел свой. «Прости меня!» — едва заметно дрогнули его губы. И чуть не расплакавшись при виде его лица, я яростно закивала в ответ.
***
Погода изменилась неуловимо, бесповоротно. Еще вчера светило яркое солце, а ветер гнал по небу кудрявые облачка, а к ночи все небо заволокло густыми черными тучами. Грохочет гром, небо рассекают молнии, а рассвирепевший ветер пригоршнями швыряет по стеклам дождь.
Лежа на диване, я никак не могу уснуть. Днем выспалась. Филипп тоже не спит. Я слышу, как в спальне тарахтит телевизор. Ральф требовал, чтобы в спальне осталась я, боялся, что в ночи проснусь и сбегу, но Филипп покрутил у виска и встал на мою сторону. Он с самого начала не хотел идти на диван.
Поворочавшись еще минут пять, я беру под мышку подушку и тихонечко стучусь в закрытую дверь спальни. Телевизор умолкает.
— В чем дело?
Я толкаю дверь и просовываю нос в комнату.
— Можно к тебе? — спрашиваю я, переминаясь с ноги на ногу.
Филипп приподнимается на локте и простыня сползает, обнажая его по пояс. Экран работающего телевизора отбрасывает разноцветные блики на его кожу.
— Вот поэтому, — сообщает он мрачно, — я никогда не хотел детей.
Часы над его головой показывают полночь. Я молча хлопаю дверью. За большими панорамными стеклами, по терассе, грохочет вода. Прижавшись лбом к ледяному стеклу, я мрачно рассматриваю мраморный пол. Дождь хлещет по стекляной столешнице и неубранным стульям. Молния то и дело выхватывает из темноты декоративные пальмы, стоящие у самых перил. Их мокрые, длинные, словно лакированные листья, трепещут под ветром.
И вновь, как всегда в грозу накатывает тоска и безудержное желание покончить с собой.
Ральф ясно выразился на яхте. Филипп — в «люксе». Так что изменится, если я открою стеклянную дверь, пересеку веранду и без лишних истерик пересеку черту? Будет ли «дзинь» об устеленную серо-черными плитами мостовую, или я шмякнусь в песок, как тряпичная кукла? Дверь спальни приоткрывается. Может, Хадиб намекнул Филиппу, что я склонна к мелодраматике и он решил поступиться своими принципами; не наживать проблем? Кто ему поверит, что я выбросилась с балкона из-за того, что он не позволил мне смотреть телевизор?
— Вив? — Филипп встает в проеме. — Хватит. Мы все знаем, что у тебя кишка тонка это сделать. Так что хватит ломать трагедию. Ложись спать.
— Я боюсь грозы, — отвечаю я, еле слышно. — Просто боюсь грозы...
Он вздыхает, маясь, как слон на отдыхе.
— Ты вернулась к Ральфу!
— Потому что ты меня выставил.
Глава 3
«ЗАВТРАК НА ТРОИХ»
Лифт носится взад-вперед, словно одержим дьяволом и у меня нет ни малейшего желания его дожидаться. Поплотнее укутавшись в кардиган, я спускаюсь по лестнице в ресторан. Филипп уже ушел. Вскочил и умчался в темно-серый рассвет.
Понятия не имею, где он, да и не особенно хочу знать.
— Привет! — говорит Адина.
Таким тоном, словно мой приход сделал ее счастливой. Но не успеваю я спросить, не вреден ли Адине кухонный чад при закрытых окнах, как она хватает меня под локоть
— Пойдем! Я провожу тебя к столику!
Адина тащит меня через весь зал, который непривычно полон. Из-за непогоды на веранду сегодня не выйти, все в зале. И все же, она находит мне столик. Прямо напротив буфета с закусками и улыбается: разрыдайся, сука. Возле буфета с холодными закусками стоит Филипп и что-то выговаривает Марии, указывая в сторону красной рыбы, щедро припудренной мелко нарезанным укропом.
— И? — спрашиваю я и фыркнув со смеху, но тут же закрываю ладошкой рот, пока смысл моего веселья не дошел до остальных гостей. — Ты хочешь сказать, что я так ему надоела, что он решил покончить с собой?
— Ты что, не врубаешься? — вопит Адина яростным шепотом. — Да посмотри ты внимательно!
Я смотрю, хотя и не понимаю зачем. Я знаю, что это за рыба и почему ее так обильно маскируют под специями, но Адина беснуется, дергая меня за рукав: и лишь тогда я вижу в двух шагах от Филиппа женщину. Ульрике.
— О, господи, — говорю я, оценив идею. — Я должна его к ней приревновать?
Она поджимает губы. Всем видом дает понять, что я — скотина неблагодарная.
— Дело не в ревности, — отвечает Адина, притормаживая на миг, чтобы взять со стола кофейник. — Эта рухлядь клеится к твоему мужику. Ты — одна из нас. По крайней мере, была. Я хочу сказать, что мы все на твоей стороне. Даже я.
— Спасибо! — говорю я, не зная, с чего они вообще решили, будто бы их поддержка что-то изменит. — Мне сразу стало намного легче. Прям не знаю, как не расплакаться.
— Ты, сука, Дитрих! — сообщает Адина. — Но знаешь в чем прикол? Тебе все вернется.
— Погоди, — говорю я, усовестившись. — Извини. Можно кое-что у тебя спросить?
Подумав, Адина кивает.
— Какое у вас было стоп-слово? — спрашиваю я.
Он так смотрит, словно я спросила, не планировали ли они с Филиппом детей.
— Что?
— Забудь, — я вздыхаю и поворачиваюсь к буфету. — Спасибо за столик.
Ничего не подозревающая Ульрике, тем временем не сводит глаз с Марии и что-то по мере возможности вставляет в беседу, пока Филипп довольно резким жестом не велит ей умолкнуть и отойти. Что-то сказав Марии на ухо, он ободряюще похлопывает ее по плечу. Затем обращается ко второй своей даме. Судя по выражению на его лице, ничего хорошего это обращение в себе не содержит. Ульрике пытается оскорбиться, но ботокс не оставляет ей ни единого шанса. Кукольное личико такое же гладкое, как всегда.