— Потому что стоит тебе увидеть смазливую телку, ты забываешь об осторожности, — Ральф усмехается, но взгляд у него недобрый. — Даже сейчас, когда стоишь между мной и Филом, ты флиртуешь с девчонкой, которые мы пока что между собою не поделили.
— Что я могу поделать? В моих жилах бурлит не вода, а кровь.
— А почему ты вообще стал священником? — вырывается у меня.
— Чтобы женщины не мешали мне думать о боге, — безмятежно отвечает Хадиб, перебирая четки с таким лицом, словно позирует для иконы. — Знала бы ты, какие глупости приходят им в голову, стоит только встретить «того самого парня»! — он вскидывает руку и начинает загибать пальцы. — Брак, дети, ответственность, дом в кредит... Ффф... Нет уж, дудки! Я очень успешно работаю с бесноватыми, но с женщиной, которая хочет замуж, наука бессильна. Остается лишь одна защита — Господь.
Хади вдруг резко обрывает спектакль.
Из вновь прибывшего лифта выбирается настоящий святой — отец Райнер, в сопровождении своего нового друга — Фуражки. При виде нашей живописной группы, он останавливается, чуть изменившись в лице. Похоже, то, чем я занималась, написано у меня на лбу. Внимательно рассмотрев восковые лбы своих подопечных, Райнер без труда находит прелюбодея.
— Ты мерзок, фон Штрассенберг! — выдает старик с ходу. — Всякий раз, я думаю: все. Он упал до самых низов. Но ты доказываешь мне, что падать можно до бесконечности!
Филипп притворяется что польщен и тут же отвешивает изысканный поклон с прижатой к груди ладонью.
— Спасибо! Вы в курсе, что она — моя падчерица? И к слову, — он наклоняется к старику и вздернув брови, расширяет глаза, — она — несовершеннолетняя.
Сжав кулаки, словно речь о его родной дочери, Райнер оборачивается к Ральфу.
— Отец Дитрих! Я думал, сегодня мы с вами и епископом все это обсудили, сделали выводы и пришли к определенному соглашению! Вы обещали епископу, что отправите вашу сестру обратно. Вы клялись, что между ней и этим человеком ничего нет! И что я вижу?!
— Да, что? — поддакивает Филипп.
— Похоже, отец Дитрих не в силах обеспечить должный надзор за своей сестрой, — вставляет Фуражка, к которому повернулись задом. — Граф?
Филипп оглядывается и Бауэр протягивает ему ладонь. Левую. Я видела его в ресторане и знаю, что адвокат — правша. Просто на левой руке он носит свой ролекс и тайно боится, что этого не заметят. В первый миг мне кажется, что Филипп возьмет этого идиота за горло и как следует, дважды ударит его ногами об пол.
Но он лишь прячет руки в карманы и улыбаясь, как Дракула, зависает над коротышкой:
— Тта, Иг-гор?
Бауэр багровеет. Будто бы ему воткнули нож в спину. Даже не в спину, а ниже. Воткнули и провернули. Два раза влево — три вправо. Его руки сжимаются в кулаки, тело трясется, как в лихорадке. Заметив это, отец Райнер берет Фуражку за локоть.
— Не обращайте внимания, дорогой друг. Этот человек — животное. Злобное, коварное и больное. Он сам не ведает, что творит.
Затем, обращается к Ральфу.
— Отец Дитрих, — в голосе Райнера клокочут ярость и стыд. — Я очень хотел бы с вами кое-что обсудить!
Ральф кивает. Очень почтительно. Взгляд, которым он одаривает Филиппа, прорезает воздух, словно стрела.
— Жду вас в ресторане, — цедит Райнер сквозь зубы и в его голосе хрустит арктический наст. — А что касается вас, милое дитя, блуд — это совсем не то, чем девушке в вашем возрасте следует заниматься!
Он поворачивается спиной ко мне. Так самоуверенно, словно не знает, что за ссадина на лбу у его «дорогого друга».
— Ты спятила? — Ральф с такой силой сжимают четки, словно хочет их раздавить. Взгляд, посвященный мне, почти такой же свирепый как тот, которым он одарил Филиппа.
Отец Райнер уже почти уходил, но тут останавливается и говорит мне через плечо трясущегося от Фуражки:
— Я буду молить господа, дочь моя, чтобы вы сумели сделать определенные выводы.
Я уже сделала выводы; спорить с упертыми и святыми, все равно, что с веганами или новоиспеченными мамами. Они стоят на своем, как памятники на гранитных надгробьях и готовы сожрать любого, кто усомнится в их правоте. Провожая его ненавидящим взглядом, я неосознанно сжимаюсь в комок. В висках грохочет от ярости кровь. Я стискиваю пальцы так сильно, что ощущаю ее пульсацию в кулаках. И лишь потом понимаю, что меня держут.
Ральф взглядом просит увести меня прочь. Его глаза темнеют от злобы.
— Отец Райнер! — окликает он и бросается вслед за своим наставником. Подол сутаны летит над ковром, обнимая Ральфа за ноги.
— Я убью его! — в бессильной ярости выдыхаю я.
— Дитя мое, — передразнивает Хадиб. — Встань в очередь и жди, как мы все.
Глава 2.
«НЕ ЕГО ТАЙНА»
— Ненавижу этого выродка! — я колочу диванную подушку, не в силах подавить ярость и никого не убить. — Как он смеет?! Кто он такой?
— Первый секретарь епископа, — любезно напоминает Филипп. — Локоть неправильно держишь. Выше подними, а то сломаешь запястье... Вот, молодец... Ты всегда так реагируешь на советы добродетельных старцев?
Я оборачиваюсь, взревев, словно шторм за окнами. Природа бушует; ветер ломает ветви, дождь колошматит по окнам и мостовой. Даже море, посерев как гранит, грохочет волнами о разделительные полосы из больших валунов.
Рассмеявшись, Филипп сгребает меня в охапку, как игрок в регби и придавливает к дивану. Я сопротивляюсь, как бешеная. Меня сейчас все раздражает, в том числе — он. Но Филиппа это лишь сильнее заводит и в итоге, свалившись на пол, мы катимся по нему клубком, как спаривающиеся кошки. С воплями, укусами и шлепками.
Имеющий уши, да слышит, а наш сосед-епископ — отнюдь не глухой. Со дня приезда он ни разу не сошел в ресторан, ест только у себя и мне пришлось дать на лапу Лоне, но я своего добьюсь. Я возьму этого мудака за яйца. А пока — пусть слушает, — двуличный старый козел.
Пусть слушает...
***
— Ты ни разу не спросила меня о том, что я здесь делаю, — говорит Филипп, возвращаясь из ванной.
Я продолжаю смотреть в окно. На границе моря и неба, плотно клубятся тучи цвета «мокрый асфальт» и небо давит на голову, как потолок гробницы. Даже секс не помог мне унять тревогу. Надо попросить Хади, чтобы прописал мне успокоительное.
И перестать пить кофе.
— А это важно?
— Да, важно.
Впервые со дня нашего знакомства, Филипп так грубо припирает меня к стене, требуя ответа. Я понимаю, что это значит. Пора паковаться: наверное, пока я плескалась в душе, Ральф медитировал ему, что денежки целы и можно сворачивать лавочку.
— Если пытаешься со мной расстаться, так и скажи. Какая разница, зачем ты сюда приехал? — я отхожу от окна к дивану и плюхаюсь на него.
Филипп оборачивается:
— Я вообще интересую тебя, когда одет?!
«Прости, — так и хочется прокричать в ответ. — Я была грубой самкой, которая совершенно забыла о том, что у тебя есть чувства!»
— А я тебя?
Он выдыхает, словно на что-то решился. Задергивает штору, хотя никакой нужды в этом нет: «Смарагд» — Гулливер среди двух- и трехэтажных отелей. В окно может заглянуть лишь какой-нибудь летучий супергерой.
— Ты прекрасно знаешь, что да, — говорит Фил сухо; щелкает выключателем.
Откуда, по его мнению, я должна это знать? Может быть, существуют какие-то особенные сигналы? Как понять, что ты нравишься, если мужчина, бывший верным тебе всю ночь, на следущий день приезжает с какой-то Ульрике? Он ведь уехал сразу после ухода Ральфа. Значит понятия не имел, что на пристани, до утра качало и трясло его яхту.
— Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что у тебя с потенцией все в порядке; невзирая на сплетни.
— Я тебе нравлюсь?
— Да. Очень.
Филипп улыбается. Даже глаза улыбаются, потеплев изнутри.
— И ты мне. Очень-очень.
Глубоко вздохнув, я блаженно улыбаюсь в ответ. Качнувшись, Филипп делает шаг ко мне и распахивает руки. Подчиняясь тому же стремительному порыву, я поднимаюсь на цыпочки, чтобы крепко обнять его. Ответный захват так крепок, что почти расплющивает легкие. Но это сладкая боль.