Мы стоим, не двигаясь. Зачарованные новым, потрясающим ощущением близости, мы не слышим ничего, кроме грозы за окнами и биения двух сердец. Но волшебство не вечно...
— Тук-тук, — произносит Ральф. — Можно?
Не дожидаясь ответа, он распахивает дверь и заходит. У меня возникает такое чувство, словно под сутаной у него подрагивает кожа, как у нервного породистого коня. Взмахнув слегка приглаженной гелем гривой, Ральф щелкает каблуками:
— Какая удача — застать вас обоих одетыми! — восторженно восклицает он.
— В чем дело? — спрашивает Филипп, неохотно выпустив меня из объятий.
Я отворачиваюсь, не в силах выносить вид Ральфа.
Забавная штука — любовь.
Стоит снять розовые очки и рассмотреть, что взаимности нет и не было, — как она проходит. Только пыль кружится, разъедая глаза и нос. То чихать, то вдруг плакать хочется. И еще жутко стыдно: как можно было быть настолько слепой?
— У меня новости.
— Да? А я думал, ты просто узнал, что мне хорошо и уже не мог спокойно заниматься своими делами.
Неприязнь клубится по комнате, как клубятся между небом и морем темные облака.
— Весь отель уже в курсе, что тебе хорошо, Филипп. А больше всех об этом знает твой родственник.
— Я вас оставлю...
— Сядь, — роняет Ральф, глядя куда угодно, только не на меня.
— Можно чуть уважительнее?
На этот раз Ральф поворачивается, чтобы взглянуть в упор. Удивленный и одновременно разгневанный.
— Что ты сказала?
Я и сама не верю. Я что, осмелилась ему возразить? За окном беззвучно бьет молния; расколов голубыми трещинами потемневшее небо, освещает его лицо.
— Ты слышал.
— СЯДЬ.
— НЕТ.
— Оставь ее в покое, — Филипп медленно поднимает голову, словно боится резким движением нарушить хрупкий баланс. — Мне плевать, как вы общаетесь дома, но здесь, следи-ка за языком. Все, что ты скажешь, я приму на свой счет.
— Вот это настоящий мужчина, — восклицает Ральф, хлопнув себя по ляжке. — С яйцами! Как ты и хотела...
— Зачем ты пришел? — перебивает Филипп. — Поупражняться в риторике?
Ральф усмехается, полоснув его таким взглядом, что мужчинка помельче распался бы на две части.
— Они подают аппеляцию. Бауэр пересмотрел иск. Теперь он настаивает на проведении психиатрической экспертизы и немедленной передаче опеки кровному родственнику. Он уже заручился поддержкой Райнера, который, если ты помнишь, куколка моя сахарная, помог нам удочерить тебя.
— Мне почти восемнадцать. Это не имеет значения.
— Вот так и скажешь в суде. Только словами. Не надо снова бить адвоката по морде. Даже если ты не согласна с его видением дела.
Он говорит; торопливо, скомканно. На автомате выдавая гладкие, лишенные всяких эмоций фразы. Факты, — так Ральф обозначил их, — список моих «достижений в психиатрии».
— ...замкнутость, неумение строить отношения с ровесниками, агрессивное отношение к особам своего пола. Ювенильная шизофрения, — привет тебе из Швайнфурта, киска. Драки. Большинство из них — с нанесением увечий собственной матери. Чрезмерный и ненормальный для твоего возраста интерес к сексу. Отвращение к ровесникам. Побег из дома, за три месяца до окончания школы. Все это, при желании можно трактовать как угодно. У Бауэра, к примеру, возникла мысль о насилии в семье и сексуальном растлении несовершеннолетних.
— Я даже знаю, когда у него эта мысль возникла, — чуть слышно рычит Филипп. — Когда он встал на цыпочки и заглянул в ее декольте. А уж послушать Джессику...
— Это не имеет значения! — обрезает Ральф, глядя на него почти с ненавистью. — Его желания, в отличие от твоих действий, недоказуемы!.. — тут он срывается и переходит на рокочущий низкий рык. — Ты стелишь ее на каждой горизонтальной поверхности, которую видишь! Как по-твоему, это выглядит? Педофилия? Инцест? Роман Набокова?
Филипп отодвигает меня за спину, делает шаг к Ральфу.
— Все это дерьмо — яйца выеденного не стоит. Очередной адвокатишка, который пытается сделать имя! Что тебя волнует на самом деле?!
— Три миллиона евро, — едко вставляю я. — Те самые, что его отец перевел на мой счет, выдав за наследство. То самое, на которое пытается претендовать забулдыга, выдающий себя за моего дядю.
Они оборачиваются. Удивленно, резко, напрочь позабыв друг о друге. Даже не заметив, что встали плечом к плечу, они глядят на меня в упор, сплоченные мужской солидарностью.
— Когда ты уже научишься спрашивать напрямик, вместо того, чтобы подслушивать и шпионить? — спрашивает Ральф и Филипп не возражает.
— Кто бы говорил?
Выпучив глаза, Ральф задыхается своей яростью. Прижав к груди кончики пальцев, безмолвно крича: кто, я?! Но говорить напрямик — не входит в курс обучения. Тут и без слов понятно, что я имею в виду.
— Ты трахалась с моим другом!
— Мы расстались!
— Неужто?! Я думал, позавчера мы опять сошлись.
— Ты мне ни слова не сказал о суде. Считай, что снова расстались.
— Ах, вот как?
— Да. Все логически и трагично, как в шахматах.
— При чем тут вообще шахматы?!
— Я слышала, что в шахматах все жертвуют пешками, чтобы спасти ферзя. Тебя прижали, воспользовавшись мной. И ты готовишься мной пожертвовать. Отправить назад в деревню и держать там, пока у меня не останется сил пытаться вырваться.
Ральф смотрит на меня, широко распахнув глаза; смотрит так, словно видит впервые. Остаточной долей разума, я понимаю, что тоже должна молчать. Но меня несет стремительным и бурным потоком, вытряхивая из трещин застоявшееся дерьмо. Так река, поднявшись из берегов, несет по чистым улицам окурки, шприцы и стянутые узелками презервативы.
— Ну, технически, — вставляет Филипп, в стремлении немного разрядить атмосферу, — прижать тут меня пытаются... Почему главный злодей вновь он?
Я отмахиваюсь, клокоча от накопленных годами обид. Все мелкие ссоры, претензии, которые я расставляла, как косточки домино, с грохотом начинают падать. Одна за другой.
— Вся проблема в том, что они думают, будто бы это у меня есть деньги. А у меня их нет. Нет и не было! Без денег я никому не нужна. Лишь тебе — прикрыть моей шкуркой свои финансовые аферы. — почему-то вспоминаются дурацкие дорогие подарки, которые он складывал в сейф, безымянная хрень с кнопками и акции Эйпл, купленные вместо айфона. На душе становится его тоскливей и гаже. И этот человек еще смеет чего-то от меня требовать. — Но с меня хватит! Это твои деньги, твой бизнес и твои проблемы! Я больше не стану жертвовать собой в твою пользу!
Он умолкает. Осекается, стоя с открытым ртом.
— Это всего на несколько дней, — вставляет Филипп.
Я хохочу в ответ. Так, наверное, он Джессику в больницу отправлял. Какой же дурой я им кажусь! Они, что, правда верят, я настолько наивна? Те двое желают упрятать меня в психушку? Допустим, но стоит им врубиться, что денег у меня нет, как они оставят меня в покое. Фуражке нужна не я. Фуражке Фил нужен. Ральф же хочет избавиться от меня. Вернуть обратно в деревню. И Филипп... Филипп просто помогает ему.
— Господи!.. Ну, естественно. Он заблокировал мою карту, ты предложил мне денег за секс. Знал, что у меня нет выбора, что ты можешь меня гнуть, как желейную трубочку!..
— Ты заблокировал ее карту?! — перебивает Филипп.
Ральф оборачивается. Стремительно и резко, как дуэлянт.
— Ты заплатил ей за секс?! Когда я просил тебя удержать ее, ты ей денег дал?!
Грохот грома.
— Если бы он дал, меня бы здесь не было, — говорю я тихо. — В глубине души, я с самого начала подозревала, что он все врет. Просто мне хотелось верить в обратное. Тебе ли не знать?..
Филипп, молча, раздергивает шторы, повернувшись к нам спиной. Ральф, также молча играет четками. Я, тоже — молча, смотрю в пустой матовый экран телевизора. Вопросы заданы, ответы даны. И все мы оказались виноваты друг перед другом. Виноваты по-детски. Нелепо и глупо: словно расхватав погремушки, не заметили, что завладели чужой.