Короткий взмах рукой в мою сторону.
— Я все. Собирайся, Ви.
— Верена, — исчерпав разумные доводы, Ральф оборачивается ко мне. Ухватив за запястье подтягивает к себе, не сводя умоляющих глаз с моего лица. — Пожалуйста! Дай мне время...
— ...и почку для раненых, — на ходу подсказывает Филипп. — Оставь ее в покое!
— Филипп!
— Да, Ральф?! — он едва поворачивает в его сторону ухо. Бросив в сумку дорожный нессесер, шумно застегивает молнию. — Ты передумал? Тебя уже не заводит, что я ее трахаю?
— Прекрати это! — выдыхает тот яростно. — То, что мы говорили позавчера; я не врал...
— Врал! Я видел твое лицо там, у лифта.
— Проблема не во мне, идиот! В епископе!
— Да? Тебе все еще недостаточно наших денег?
— Дело не в деньгах!
— Тогда почему ты считаешь каждый гребаный цент, словно Скрудж Макдак? Чего ради ты разрываешься между бизнесом и мать ее, церковью? Он разве признал тебя? Или, у тебя есть страший братик и ты решил, что обязан поступить по традиции? Твоя фамилия не фон Штрассенберг. Ты ничего не должен ему!
— Господи, Филипп, тебе всю жизнь было плевать почему и для чего ты что-либо делаешь. Когда епископ предложил тебе жениться на Джессике, ты задал только один вопрос: сколько. С чего теперь ты стал вдруг таким дотошным?!
— Я женился на Джессике, ты, придурок, чтобы девочка осталась с тобой. Но чего ради? Если ты так любишь ее, почему отсылаешь? Вот что мне интересно. Такое чувство, что она знает какую-то военную тайну. Ты ее прячешь, прям как в том фильме... Про Железную Маску, — он восстанавливает дыхание и сплевывает. — Лживый ублюдок.
— Когда же я лгал тебе? — выдыхает Ральф яростно.
В его голосе слились отчаяние, решимость и боль. Он кусает губы, глядя широко распахнутыми, подернутыми влагой глазами. На мгновение закрывает ладонью рот. Но Филипп прет вперед, словно бронетранспортер.
— Скажи лучше, когда ты этого не делал? С каких пор ты и я живем вместе, а? Ты живешь, мать твою, в Резиденции!.. Какого черта врать даже в мелочах? Или ты стесняешься рассказать, что твой папочка не выпускает тебя из дома? Джессика рассказывала мне, как он тряс тебя, заподозрив, что ты не к тете раз в месяц ездишь в Баварию. Или, это тоже — тайна?
Ральф проводит ладонями от висков к затылку, с силой приглаживая волосы. Словно решившись, поднимает холодные, сверкающие глаза. Делает шаг ко мне.
— Верена, если ты меня любишь... Если ты когда-то меня любила...
— Ральф, не надо, — ноги подгибаются и я отступаю к Филиппу. — Я ушла, не потому, что я не любила, а потому что ты никогда меня не любил. Не знаю, какое дело до меня твоему отцу, но мне все равно. Я уезжаю с Филиппом.
— Вив, детка, — он поднимает голову. Я вижу свои отражения в зеркале его глаз. — Епископ — не мой отец...
КОНЕЦ ШЕСТОЙ ЧАСТИ
Часть седьмая
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
«ДОРОГА ДОМОЙ».
Глава 1.
«НЕНАВИЖУ — НОВОЕ «ЛЮБЛЮ»
У него феррари. Белоснежная, удлиненная и слегка приплюснутая, как воздушный корабль. Если бы я могла заподозрить, что машины могут сношаться с яхтами, то решила бы, что «игрушки» Филиппа — родственники.
— Кто сказал, что мальчики любят сиськи?..
— Если не можешь иметь что-либо, не обязательно пытаться его презирать, — обрезает владелец.
Я показываю ему средний палец, Хоть и знаю, что могу получить перелом. Ненависть звенит в голове, как дверные китайские колокольчики. Машина — только предлог. К утру я успела начать презирать самого Филиппа. Немногим меньше, чем Ральфа. Я еще не успела его полюбить, чтобы так же страстно возненавидеть. И тем не менее... будь у меня в руках пистолет, я разрядила бы всю обойму ему в лицо!
— Ты прав, зачем презирать машину, если есть ты?
— Пристегнись.
Ральф стучит по стеклу. Мелкий дождь, как прозрачный бисер, осел на его плечах. Выжав улыбку, Ральф резким жестом раскрывает ладонь на прощание.
Дежа вю. Я уже видела нечто подобное, когда меня увозили опекуны. Только на этот, я все понимаю. Дело не в них. Все дело во мне.
— Я приеду, как только освобожусь, — произносит Ральф, когда выругавшись в мой адрес, его приятель сам приспускает стекло. Голос дрожит. Нелегко, наверное, зависеть от меня всеми миллионами.
Я поворачиваюсь к нему. Молча. Ральф тут же плотно сжимает губы. Прочитал все мысли в моих глазах. Он отшатывается, словно ненависть бьет по нему воздушной волной. Тотчас преодолев замешательство, Ральф поворачивается и не говоря ни слова, взбегает вверх по ступеням. Когда Филипп разворачивает машину, тот уже наверху. Стоит, распрямившись и сутана полощется вокруг широко расставленных ног. Лицо застыло в гримасе; это я тоже видела. У Христа на распятии. Страдание, смирение, скорбь.
«Прости меня, Сахарок, я променял твою нежную плоть на бабки!.. Я не хочу хвастаться, но это был лучший в моей жизни обмен!»
Пожалуй, если бы у меня на самом деле был пистолет, я приберегла бы пулю для Ральф.
— Пристегнись, — повторяет Филипп и на этот раз у меня не хватает духу ослушаться. — То, что я с тобой сплю не помешает мне тебе врезать.
Я присегиваюсь, мгновенно захлебнувшись слезами. Он отворачивается, яростно закусив губу и машина, визжа, срывается с места; словно коня на ее капоте, неожиданно огрели хлыстом.
— Пойми меня правильно, — говорит Филипп два часа спустя. Так и не решаясь притронуться к купленному на заправочной станции сэндвичу, он переводит взгляд с него на меня. — Ты мне нравишься... Но не настолько, чтобы сесть за тебя в тюрьму.
Полуразжеванный ком хлеба, сыра и ветчины, становится в горле, как комок пластилина. Проклятая жадность: снова откусила слишком большой кусок.
— Что, соврать было трудно?!
— Ненавижу врать. К тому же, у меня плохое воображение.
Я нежно смеюсь в ответ: тут уж он скромничает. В самом начале нашего веселого путешествия, Филипп неожиданно сообщил, что его заводит, когда я плачу. Он не может сосредоточиться на дороге. После чего он свернул в ближайшую лесополосу и насильно «утешил». Дважды.
— Тогда не пытайся представить, просто поверь: за изнасилование тоже посадить могут.
Филипп смеется. Самодовольно и громко, как может смеяться лишь уверенный в себе красивый мужчина.
— Мы живем в правовом государстве, — говорит он. — Есть по-настоящему серьезные преступления, вроде неуплаты налогов, сокрытия доходов и финансовых махинаций. Тут закон справедлив и суров. А есть — убийства и изнасилования... Пфф!.. У меня, может, своя культура! Я, может, прочел «Пятьдесят оттенков» и нахожусь в поисках скромной девственницы?..
— Что ты собираешься делать с девственницей?
Филипп со вкусом потягивается, разминая плечи. Вот уж кто подчиняется законам природы. После секса он всегда податлив и нежен. Словно оргазм изгоняет из него демонов, обнажая истинную суть.
— Мне нравится, — говорит он, когда ты злишься по-настоящему. Когда сопротивляешься, словно чокнутая. Нравится видеть в твоих глазах предчувствие того, что ты сдашься. Нравится, когда твое собственное тело тебя предает... Оно становится таким тугим и в то же время пластичным. Ты еще сопротивляешься, но уже из принципа... В этом весь смысл. Есть что-то первобыстно прекрасное в этом; настигнуть самку и покорив ее, погрузиться в трепещущую плоть, как в теплое масло.
Опомнившись, я сглатываю. Да он — поэт. Кто бы мог подумать.
— Я думаю, тебе просто нравится причинять людям боль.