— Ви! — тусклым голосом начинает Ральф. — Ей богу, сейчас не время.
— Да все нормально...
Филипп нехотя поднимает ко мне глаза.
— Только не начинай эту псевдотолерантную хероту, хорошо? Трахаться с мужиком — ненормально. Я предпочитаю помнить, что извращенец.
Наверное, ему хочется, чтобы это звучало цинично и холодно, но его пальцы едва ощутимо вздрагивают. Я крепче сжимаю его ладонь.
— Брось, Фил! — вставляет Ральф. — Может, прекратишь гарцевать и ненадолго присядешь?
Филипп подозрительно щурится на него и садится. Так аккуратно, что у меня возникает всего одна, но очень нехорошая мысль. Наверное, я ухмыляюсь. Плотоядно, как людоедка. Он прекращает щуриться и с удивлением глядит на меня.
— Тебя что, это возбуждает? Ее это возбуждает? — его палец нерешительно описывает в воздухе какую-то дугу, — В плане, секса втроем?.. — пауза. — Или... ей интересно... понаблюдать?! Верена, ты не думала пообщаться на эту тему с хорошим врачом? Только не с Хадибом! С кем-нибудь,нормальным.
Смущенная, я опускаю глаза. Одно дело представлять это себе. День за днем, год за годом. Когда все мы в постели, голые, занимаемся этим самым... И совсем другое — стоять тут, глядя в глаза не выдуманному, а живому Филиппу. И отвечать на вопрос, который... надо признаться, не очень лестно звучит.
— У всех людей бывают какие-то фантазии... Но в частности, первое...
— Ты спятила? Ты хоть раз была с двумя мужчинами сразу?! Ты вообще, небось, понятия не имеешь, что это такое!
Я снисходительно поджимаю губы. Ну, да. Понятия не имею. Ребенок, который умеет гуглить, не может долго оставаться в неведении.
— Ральф, ты вообще слышишь, что она говорит? Или ты весь в мыслях о господе?..
— Расскажи ему, — Ральф садится за стол.
— Может, ты?
— Вряд ли ты расскажешь хоть что-то, чего он еще ни разу не слышал... Он, вообще-то, довольно опытный.
Филипп смотрит уже в упор. Заинтересованно, остро и что-то в его глазах мне подсказывает: он хочет знать. Я вдыхаю и выдыхаю, прислонившись к стулу для храбрости.
— Я в тебя всегда была немножечко влюблена... С детства.
Он как-то странно вздрагивает и крепко сжимает губы.
— Продолжай, — подбадривает Ральф. — Он пожирает лишь девственниц.
И я продолжаю...
Глава 2
«ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД»
Сколько я себя знаю, меня всегда интересовал только секс. Дети помнят все иначе, чем взрослые и я помнила лишь гнетущие ощущения от которых было никуда не спрятаться и не скрыться. Хотелось то плакать, то выть, то тереться пузом об пол, мурча, словно кошка. По ночам я видела сны, в которых была уже взрослой и мы с Ральфом делали то, что он проделывал с Джессикой. Только я не испытывала при этом боли.
Есть ли вещь, которую не может узнать ребенок, в совершенстве освоивший Гугл? Есть ли понятия более возбуждающие, чем «секс+боль», неосторожно вбитые в поисковую строчку. Я искала одно, но нашла другое.
И это знание поразило меня.
Теперь я уже не мучилась от незнания. Я мучилась от невозможности как можно скорее вырасти и в конце концов, так привыкла забывать свой истинный возраст, что порой не могла так сразу, сходу, назвать его. Это стало первым звоночком. Меня отправили к психиатру, но разумеется, ничего не нашли. Я не была слабоумной. Других проблем развития, они не искали.
А я тем временем развивалась быстрее всех остальных. Реальный мир утратил четкие очертания. Где бы я ни была, в школе, дома, на улице или в церкви, мои мысли занимало только одно. Секс. Не настоящий секс, лишь мысли о сексе. И Ральф. Мои фантазии и мечты о нем.
Когда Ральфа исключили из семинарии, я была уже достаточно зрелой, чтобы догадаться за что. Сложить картину из обрывков там и сям услышанных слов. Джессика была в бешенстве. Я — ликовала.
Во-всяком случае, до тех пор, пока не заметила, что настоящий Ральф меня избегает. Я становилась взрослой, оставаясь внешне ребенком и мои взгляды то ли пугали, то ли тяготили его. А может и то, и другое вместе. Он все еще любил меня, но больше не прикасался. Ральф был слишком опытным, чтобы не суметь сложить два и два.
И он сразу же понял, во что мутировала детская привязанность. И испугался. Я не могла его в том винить.
Был вечер.
Все было довольно мирно: я сидела возле камина, листая затрепанную до дыр «Русалочку». Я обожала сказу. Мне виделось сходство между ее героями, а так же Джессикой, тетей, Ральфом и мной. Я, конечно, была Русалочкой. Маленькой девочкой, которая со дна моря протягивала ладони к недостижимому Принцу. Принцем был Ральф. Тетя Агата занимала место холодной и занятой более важными вещами, бабушкой-королевой. Что же касается Джессики, она была новобрачной. Подлой сукой, обманом присвоившей себе Принца лишь потому, что оказалась в нужное время в нужном возрасте. И, не стесненная рыбьим хвостом, сумела споро раздвинуть ноги.
Лежа порой без сна, я часто изобретала альтернативные способы заполучить внимание. Чего бы я только не отдала, чтобы стать взрослой!.. Но мне, как и Русалочке, оставалось лишь одно — ждать. Но я не собиралась повторять ту ошибку, что и она. Ручалочке следовало сперва привлечь к себе Принца, добиться его любви, а потом уже решаться на «операцию».
Дело было не в наличии ножек. Дело было в отсутствии между ними «химии».
И вот, я сидела, вполуха прислушиваясь к разговору на кухне. Особо напрягаться не приходилось: Джессика истерила. Она всегда истерила, стоило ей вспомнить о том, что произошло. Кто бы мог подумать, что Джессика такие слова знает?.. Но слов было недостаточно и стоило Ральфу вывести ее из себя неосторожным ответом, она принималась биться о мебель.
Очень трудно доказать полицейским, что ты — не маньяк, когда вся деревня знает, что ты — каратист и тебе не обязательно бить руками. А Джессика так мастерски научилась сбивать спиной шкафчики, что даже мысли о том, что она сама прыгает, а не падает, ударенная в живот, у полицейских не возникало.
Ральф замкнулся в себе; он уже тогда начал пить. Его ослепительное лицо и тело юного бога, автоматом настраивало против него мужчин. Но если в школе он как-то справлялся, то парни в форме без труда одержали верх. На память об одной ночи в камере, его бровь до сих пор рассекаей тонкий белесый шрам.
Я услышала удар и привстала, отбросив книгу. Сердце билось: все! Началось. Обозвав Джессику, Ральф сбежал вниз по лестнице. В подвал. Она осталась на кухне — выть в голос и кататься по полу. Надвигался шторм и я это чувствовала. И как Русалочка, я устремилась в самый центр бури.
Ральф сидел на коробках со старыми книгами. Он даже не слышал, как я на цыпочках, бесшумно спустилась вниз. Я столько лет за ними шпионила, что теперь могла бы проделать это тише, чем дух. И когда Ральф заметил меня, было слишком поздно пытаться спрятать лицо. Скрыть потоки стекающей по ресницам боли.
Мне было девять, не больше. Но я так давно научилась воображать себя взрослой, равной, что мне не составило труда сделать то, что я сделала. Словно Русалочка, бросившись сквозь кипящие в бурных волнах обломки, я бросилась к Ральфу и обхватив его голову, прижала к своей груди.
Он молча обнял меня, так крепко прижал к себе, что сделал мне больно. Счастье затопило и нивелировало боль. Он слишком устал. Слишком выдохся в неравной борьбе. Я была единственным утешением. Единственным во всем мире существом, которое все еще любило его. Которое принимало его таким, как есть. Не осуждая и ничего не прося взамен. Мы уже давно не сидели вот так, в подвале. Когда усадив меня на колени, Ральф зарывался лицом в мои волосы и молчал, пока внутри не стихала боль. Потому что я становилась взрослой. Потому реагировала на его руки совсем не так, как должна бы маленькая девочка.
Но сегодня он прошептал чуть слышно:
— Я больше этого не вынесу, Вив. Что мне сделать, чтобы угомонить ее?..
— Упечь в психбольницу, — сказала я первое, что пришло на ум.
Мне все еще по ночам снилась эта дура-психолог, которая во что бы то ни стало решила, что вылечит меня от безумия. Даже, если прежде ей придется меня безумием заразить. Ральф вздрогнул, натянуто рассмеялся... Я стояла между его колен, обняв за плечи. Стояла, упиваясь ощущением того, что нужна ему. Что я — словно равная ему, взрослая. Та девушка, которую он сможет любить. Я упивалась секундной властью над ним и внезапно, вдруг поняла: здесь не я — Русалочка. Русалочка — это он. Я была ребенком, но я была на своем месте. Я была довольна своей жизнью, я знала, что когда вырасту, я получу его. А Ральф — он задыхался в море печали, тогда как его сердце рвалось на волю.
— Он красивый?.. Ну, Филипп?
— Очень, — как-то обреченно выдохнул Ральф. — Очень красивый...
— Как ты?
— Нет. Гораздо красивее.
— Этого быть не может! — сказала я. Ральф рассмеялся и поднял голову.
Его длинные ресницы слиплись, но глаза уже высохли и сияли каким-то незнакомым прежде огнем. Мы смотрели друг на друга, словно сообщники. И мой иллюзорный мир расширился, вмещая в себя, впустив в себя Филиппа, как сливаются капли ртути.
— Как ты думаешь, я бы ему понравилась? — сразу по-деловому спросила я.
Ральф рассмеялся, углядев в моем вопросе лишь детскую непосредственность и легонько дернув за собранный на затылке хвост.
— Как ты можешь не понравиться? — спросил он, смеха ради прикинувшись кавалером. — Да он просто очешуеет, когда увидит тебя!.. Мне его отгонять придется!
И я поверила. Лишь много лет спустя до меня дошло, что в тот вечер Ральф просто шутил.
Он усадил меня к себе на колено, без всякой там задней мысли, — задние стали посещать его позже; гораздо позже. Он усадил меня и прижался лбом к шее. Я молча обняла его за предплечье. Русалочка попала на сушу благодаря Ведьме. Мне предстояло стать ею. Разодрать себе грудь, чтобы напитать волшебное зелье кровью.
— Ральф, — прошептала я, прислушиваясь к тому, как Джессика наверху громит кухню. — Я вызвала полицию.
Он вскинулся, в ужасе уставился на меня.
— Ты с ума сошла? Если ее признают недееспособной!.. Тебя заберут, Верена! Мы с тетей тебе — никто.
— Ты для меня все, — тая от любви к нему, прошептала я. Обряд самопожертвования еще казался мне безоблачным и прекрасным. Я еще не знала, что буду ночевать в приемной семье. Не знала, что проведу полгода, скитаясь по таким семьям, прежде, чем Филипп женится на Джессике и я смогу вернуться домой.
— Я не оставлю тебя, — сказал Ральф, когда меня усаживали в машину. — Что бы ни случилось, знай: я найду способ.
Морось дождя лежала на его волосах.
— Я, ты и Филипп?
Он улыбнулся мне через силу; в глазах плескалась тоска.
— Да, Куколка. Ты, он и я.