Рука Ральфа чуть вздрагивает. Он смотрит на меня.
— Тогда зачем?..
— Я неправильно ситуацию оценила. И он делает все, чтобы я пожалела о том, что сказала утром.
— Понятно. Значит, идея сходить куда-нибудь всем вместе — утопическая. Когда поедешь?
— Завтра с утра. Куда ты хотел сходить?
Ральф пожимает плечами. Судя по его лицу, он передумал и хочет уйти один. Подальше от нас обоих.
— Забудь, — он бросает взгляд на меня и, — более внимательный на пробор. — Ты подумала насчет школы?
— Ральф, я не вернусь больше в школу.
Он кусает губу. Эта тема еще неприятнее, чем та, что с Филиппом. Он смотрит на мое лицо. очень внимательно смотрит.
— У меня нет выбора.
Я улыбаюсь; другого ответа я не ждала. Он прав: у него нет выбора. И Филипп об этом знает. Я сразу догадалась, когда он вернулся, глядя мимо меня. Словно на собаку, которую собираются усыпить. Вся эта мнимая беременность — чушь собачья. И все эти фантазии, которыми со мной делилась Ульрике. Я сама себе соврала.. Пусть у меня едва не лопнуло сердце, когда он бросил конверт на стол.
Если бы там оказались мои анализы, я умерла бы на месте.
— Ты с самого начала все для себя решил? — я даже не пытаюсь подняться на ноги. Что толку прыгать, упираться, сопротивляться. — Поэтому и купил телефон. В плане шага навстречу?..
— Похоже, я единственный, кого пока что не поставили в курс, — бросает Филипп.
— Я сама догадалась, — я поднимаю к нему глаза.
— Поделишься?
Ральф убирает руку. Я могу встать. Слава богу, у него хватает совести не сказать сейчас: «Это для твоего же блага!» Филипп слегка поднимает голову. Но я не собираюсь ему рассказывать. Анализы я спрятала в пожелтевшей «Русалочке». Оригинал. Копии остались в Гремице. Пока Ральф дома, почту епископа разбирает Райнер.
Лишь вопрос времени, когда все станет известно.
— Да поделюсь, — я отворачиваюсь и нагибаюсь к микроволновке. В черной зеркальной поверхности отражается мое лицо.
Как же все надоело. Притворяться, пытаться быть такой же как все... Оттянув край века, аккуратно вытаскиваю линзу. Затем — вторую. Приморгавшись, поворачиваюсь к нему лицом.
Филипп отшатывается.
Мне трудно его винить. Глаза у меня голубые с красными вкраплениями. Словно кто-то взял в руки гвоздик и расцарапал до крови радужки. Люди отшатывались от меня всю жизнь. Только Антон настолько желает денег, что готов закрыть на это глаза... При условии, что свои я прикрою линзами.
— Я — альбинос.
Он нервно усмехается. Но вглядевшись в мое лицо, довольно быстро сопоставляет факты. Его взгляд говорит так много всего, чего я не хотела бы слышать. Я молча опускаю глаза. Боль такая, словно меня жрут заживо. И я понимаю вдруг, отчего Русалочка не убила Принца в ту последнюю ночь. Как жить триста лет, понимая, что твоя любовь была не нужна?
Она сама хотела исчезнуть. Раствориться с рассветом. Чтобы не осталось больше ни горя, ни боли, ни слез.
Андерсен был садистом. Русалочка должна была умереть!
***
Я аккуратно надписываю конверт, прислушиваясь к их ссоре. Филипп, мягко говоря, недоволен. Ральф, судя по его тону, не может понять почему. В конверте анализы, фотография на которой рукой Ральфа написано «Сахарная кукла» и короткая записка от меня лично. «Моя дочь — моя сестра!» А на снимке — Джессика. Ослепительно красивая, молодая Джессика, с летящими по ветру волосами. Улыбается в камеру, прижавшись щекой к моей щеке. Белой-белой, как мертвое рыбье брюхо.
Жаль, что Фил — не дальтоник. В черно-белом цвете я могла бы показаться ему красавицей.
Сунув конверт под футболку, я поднимаюсь. Если пойти сейчас, я еще успею к отправке вечерней почты. Автозагар начинает сходить. Я линяю, словно старая стенка. Надо бы завтра утром сходить в бассейн. Хлор сожрет все лишнее, быстрее, чем Лона — пирожное.
Кстати, хорошо, что я не стала писать ей: Филипп все выяснил. Врачебная ошибка. Они перепутали меня с другой пациенткой. Ее тоже зовут Верена. Только не Дитрих, а Дитич. Бывает. Что я могу сказать?
Подумав, я надеваю очки.
Запал прошел. Я еще не готова ко встрече с миром.
***
— Больной ублюдок, — говорит Филипп, когда я спускаюсь в холл, — держать маленькое чудище взаперти, пока большое носит епископские одежды...
— Она не чудовище. Она очень красивая девочка... И вообще, не смей, понял!? Я люблю ее.
Я останавливаюсь: следующая ступенька скрипит, а мне ужасно хочется дослушать их разговор.
— За такие бабки я Джессику полюбил! — он оборачивается и смотрит в упор. — Ты слышала о таком понятии, как «периферийное зрение». Нет? Иди сюда. Я тебе объясню.
Я спускаюсь по лестнице и снимаю очки. Пусть Ральф наслаждается моей естественной красотой, раз уж такой ценитель. Филипп, чуть прищурившись, смотрит в мои глаза. Я их закатываю.
— Садись, я с радостью повторю. Я, по праву отчима, спросил твоего очаровательного возлюбленного, насколько он серьезно настроен.
— Я это слышала.
— И знаешь, что он сказал? Что епископ — твой дедушка, очень щепетилен по твоему поводу.
— Ну, еще бы, — говорю я. — Я бы на его месте тоже была щепетильной по моему поводу.
— Я держу тебя здесь, потому что одна ты жить не умеешь, – вскидывается Ральф. – Ты — ребенок во всем, что не касается секса! Весь этот цирк — адвокат, суд... Ты хоть понимаешь, что все могло выплыть наружу?
— О, ужас! Вот бы старый пердун взмок, объясняя теорию непорочного зачатия.
— Имей совесть! — яростно обрывает Ральф. — Я — тоже священник. У нас тоже могли бы быть дети. Или тебе не приходит в голову, что и у епископа было право любить!?
У меня отвисает челюсть: он что, серьезно? Право любить?!! Ральф, неверно истолковав запрос, со вздохом садится рядом.
— Он ни за что с этим не смирится... Он чуть не спятил, выяснив, что ты трахаешься с Филиппом. Представь себе, что будет, если вдруг выяснится, что все это время ты жила со мной! Ты — его внучка, — говорит он почти умоляюще. — Он любит тебя...
— Ральф, — обрываю я низким дрожащим голосом. — Если не можешь не лгать мне, лучше молчи.
Он поднимает голову:
— Что, прости?!
— Ты знаешь, ЧТО!
— Нет, не знаю, — чеканит он.
Устало выдохнув, я тоже поднимаю глаза. Сил больше нет...
— В Гремице я сделала тест ДНК. Альбиносы не падают с неба. Я хотела лишь убедиться.
— Вот зачем ты ходила к Джессике.
— Да. И я виделась с епископом. Он чуть не сдох от любви ко мне.
— Чего ты хочешь этим добиться?..
— Свободы.
— Что ты будешь делать с этой свободой? — спрашивает Ральф. — Бегать вдоль набережной и трахаться с первым встречным?
— Филипп — не первый встречный! Ты это прекрасно знаешь... Как и то, почему епископ всеми силами пытается держать меня здесь. Тест ДНК показал, что я — плод связи двух очень близких родственников...
— У Джессики был брат-близнец, — отвечает Ральф, помолчав. — Ты знаешь об этом. Мы говорили тебе, что твой настоящий отец погиб. Так вот, это правда. Он изнасиловал ее. Всего один раз, но этого оказалось достаточно. Он повесился, когда понял, что натворил...
— Ральф, — снова перебиваю я. — У меня не было образцов этого воображаемого брата! Хватит уже легенд. Епископ трахал свою собственную дочь и я — тому доказательство. Все! Точка! Епископ — мой дедушка. Епископ — мой отец! И я скажу тебе еще больше: меня этот старый хер трахал тоже!
Как долго длится это молчание? Я измеряю его ударами сердца. Потом, сквозь грохот крови в висках, я слышу гулкое тиканье. Значит, время не замерло. Замер Ральф.
— Как ты можешь вообще произносить подобное вслух?..
— Ральф, — произносит Филипп, стиснув его плечо. — Ральф, никто не платит подобных денег за то, чтобы скрыть дочь. Такие деньги платят тогда, когда твоя дочь — твоя внучка...
— Я не верю, — говорит Ральф.
— Потому что не хочешь верить.
— Ты знал? — он вскидывается, словно это Филипп скрывал от него всю правду. — Это ты все подстроил!