— Я поеду, ладно?.. Мне нужно время... время прийти в себя.
И кто теперь — Русалочка?
Он украл мою роль. Вызвался первым. Теперь уже не имеет значения, что он выгадал несколько миллионов. Будет считаться лишь то, что Филипп собой пожертвовал. Предоставив Ральфу выбор: я и муки совести, либо Филипп и те же самые муки.
— Я у себя, — цежу я сквозь зубы.
— Не обнимешь на прощание? — спрашивает Филипп. — Из вежливости?
Комедиант херов. Ральф тоже смотрит. Да так, словно я не имею права сердиться. Даже наоборот, ручку графскую целовать должна. И меня прорывает.
— Иди ты на хер! А ты, Дитрих, знаешь что, ты? Оставайся со своим замечательным другом, если ты так его любишь! Можете из Джессики чучело сделать и в кресло сажать за ужином. Но с меня хватит!
Он сбрасывает скорбь легко, словно шляпу. Ральф останавливает его, мертвой схваткой вцепившись в плечо, но Филипп продолжает пританцовывать на месте, как стреноженный жеребец. Он выворачивает шею, яростно сверкая глазами. Настолько взбешенный, что просто не понимает, как легко может высвободиться.
— Двуличный ублюдок, — собственный визг раздирает барабанные перепонки. — Ненавижу тебя! Не нужны мне твои подачки!..
След от моей руки расцветает на его лице, как Красный цветок. Я уклоняюсь от просвистевшей в воздухе ответной пощечины. Ральф что-то кричит, пытаясь оттащить его в сторону. Но я ничего не слышу. Собственный крик еще звенит и бьется в ушах, как перепуганный голубь. Мысль «Он убьет меня!» рождается и мгновенно гаснет. Мне уже все равно, пускай...
Тишина оглушает.
Мертвая, набухшая тишина. Мы ли замерли, или это замерло время? Отпечаток моей ладони еще горит на его щеке. Филипп медленно поднимает руку к опущенной голове. Словно все еще не может поверить, что я подняла на него руку.
Ральф встает между нами.
— Иди наверх!
— Нет.
Хочется смеяться и плакать одновременно. Он продал меня. Продал!.. Самая выгодная сделка из всех, что он заключал. Я отступаю, смахивая слезы.
— Хочу кое-что сказать твоей маленькой принцессе. Здесь лишь одна жертва — я. Это меня снова и снова пытаются продать и перепродать. Так что не строй из себя дарителя, Фил. Роль мудака тебе идет больше. И я не буду молчать. Ты цента от козла не получишь!
КОНЕЦ ВОСЬМОЙ ЧАСТИ.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
«ДЗИНЬ!..»
Глава 1.
Филипп, — он читает свои договора чаще, чем я, сидя за компьютером, обновляют Фейсбук, — закрывает папку и кладет ее на обеденный стол. Он не уехал. Без него торжество лицемерия было бы неполным.
На каминной полке гулко идут часы.
В голове гудит от слез и пережитой истерики. Вид у меня, прямо скажем, ужасный. Но кому какая разница? Если бы я сама не сошла, то тетя заставила бы. И плевать, что у меня лицо опухло от слез. Все будут притворяться, что все в порядке. Даже если я сама себя оболью бензином и подожгу.
Вслед за мною, отстраненный и мрачный спускается Ральф. От него слегка несет виски. Глаза чуть-чуть покраснели, но в целом, если он прополощет рот «Листерином», то никто и внимания не обратит. Если его только не остановят на трассе.
— Тетя все еще у себя?
— Да, — отвечает Филипп. — Какие-нибудь новости?
— Нет, ничего...
— Ты врешь, — вмешиваюсь я. — Джессика сбежала... Как только стало известно про епископа.
Улыбка Филиппа, широкая и наглая, словно у Чеширского кота.
— Крошка, — произносит он почти с жалостью, — ты правда думаешь, будто выиграла?.. Она — моя жена, ты — падчерица. А мои родственники с той стороны предпочтут отдать последние серебряные ложки, лишь бы только наружу не выплыла правда о вас.
— Надеюсь, ты успеешь заткнуть Правде рот, — срывается у меня.
В душе я надеюсь, что вырвавшись из психушки, Джессика уже успела в хлам уделать его драгоценную яхту. Как бы я сама сейчас хотела быть там. С ведерком объедков... Теперь я понимаю, что сделало Джессику такой.
Но уже поздно.
— Прекрати, — устало грохочет Ральф.
— Иди ты, — уже привычно, без всякого огня, я отворачиваю голову.
Сегодня я весь день это говорю им. То одному, то второму. Никто никуда не идет. Они затаились, оба. Напряженные и взволнованные, словно сторожевые собаки.
— Ты спрятал оружие? — спрашивает Ральф.
— Да, спрятал, — раздраженно отвечает Филипп. — Ты уже спрашивал меня! Трижды! Или хочешь, чтобы я его у себя в кишке спрятал, как в тюрьмах?!
— Прости, — он трет виски ладонями, отогнув их, как делали египтяне. С тех пор, как стало известно, что Джессика смылась, Ральф не находит места. И я делаю все, что могу, чтобы усугубить его ощущения. — У меня мозг всмятку...
Филипп отвечает молчанием. Лишь желваки вздуваются на гладких щеках. Его самого довольно сильно потряхивает. Одно дело — держать взаперти меня, другое — ожидать со всех сторон оглушительного удара. А Джессика ударит. Это ощущается в воздухе, как ощущается запах озона перед грозой.
— Ты звонил в госпиталь? Как он?..
— Без изменений, — роняет Ральф. — В коме.
— Я начинаю медленно верить в бога, — вставляю я, хотя доподлинно знаю: бог не при чем.
Это Лона, не дождавшись отмашки, отправила второе письмо. Копию того, что отобрал Филипп. Епископ сейчас в больнице, в реанимации. Его оперировали, но гарантий пока еще никаких. Значит, письмо дошло...
— Раджа позвонит, как только что-то узнает, — тихо сплевывает Ральф, обращаясь к Филиппу. И по лицу не поймешь: что именно он так хочет услышать. Епископ умер? Или, что епископ уцелел?
Я знаю лишь то, что он знает, кто за этим стоит. Знает... Но пока не может определиться, как ему с этим знанием поступить. И Филипп знает. И Джессика...
— Если он не сдохнет, — начинает Ральф тихо, но тут же обрывает себя.
— Ральф, прошу тебя! Прекрати так разговаривать, дорогой! — заходит в гостиную тетя Агата и в руках у нее традиционная корзинка с яблоками. Я жду, что она добавит что-то еще, но многолетняя привычка лгать, слишком глубоко укоренилась в ее сознании. — Это от фрау Вальденбергер. Она не может прийти. Плохо чувствует себя.
— Пойду, схожу к ней.
— СТОЙ! — их голоса сливаются в один, отдающий эхом, как у Смерти из книг Терри Пратчетта.
Тетя смущенно ставит корзинку на стол и, не осмеливаясь поднять на нас глаз, выходит.
— Ты никуда не пойдешь, — шепчет Ральф. — Ты сейчас отправишься в свою комнату, сделаешь все, чтобы снять отек до прихода парикмахерши и всю ночь будешь танцевать, как гребанная Русалочка на свадьбе своего Принца. Иначе, клянусь, я тебе ноги переломаю.
— А кто из вас двоих — Принц? — спрашиваю я преданно.
До ног он еще дойдет... Но если не прекратит так скрипеть зубами, они сломаются и осколками попадают на пол. Как разбитое стекло из оконной рамы. Не в силах просто так выдержать, никого не убив, Ральф неосознанно хватает яблоко и так сжимает, что лопается кожица.
Я молча втягиваю воздух. О, эти яблоки! Их аромат наполняет комнату и я чувствую, как под платьем сжимаются в тугие комочки соски. Веки Ральфа чуть вздрагивают и он отводит глаза. Он действительно ничего не помнит. Просто запах яблок, просто еще один сентябрьский день.
— Ты этого не помнишь, — говорю я Ральфу, — но когда мы в первый раз занимались сексом, в гостиной вот так же пахло яблоками. И кофе. И ты был пьян. Ты спросил меня, буду ли я любить тебя, когда стану взрослой. И я ответила, что буду любить тебя, пока не умру.
Он снова стискивает зубы; предательская влага серебряной пленкой затягивает взгляд.
— Зачем ты это сделала, Ви? Зачем?..
— Чтобы освободить тебя.
Ральф качает головой и кривится. Как тогда, в подвале, когда я сказала ему, что избавлю его от Джессики. Он шагает ко мне навстречу. Чистый, ничем не стесненный порыв. Прижимает к себе, обхватив ладонью за шею и я в последний раз прижимаюсь щекой к подрагивающему плечу.
— Я должен ехать, — шепчет Ральф. — Прошу тебя. Прошу, не делай глупостей больше.