Ульрике на террасе, то и дело теряя терпение, пытается избавиться от «соблазненного» ею Антона. Свеня выглядит так, словно ей на голову вылили ушат ледяных помоев.
— Сочувствую, — говорю я ей одними губами. Она вскидывает голову, словно я плюнула ей в лицо. Уходит вглубь сада. Туда, где за изгородью влажно сверкает крыша автомобиля.
Антон, поставив ногу на скамью и облокотившись на нее руками, завис над Ульрике, словно утес над пляжем.
Отстранив его, Ульрике элегантно встает. Она на самом деле потрясающе выглядит в этом своем небесно-голубом платье, идеальными локонами, сверкающими в свете освещающих сад маленьких золотых фонариков. И за одно только это ее готовы убить. А она и не знает. Привыкла, что в среде первых красавиц Гамбурга, она сама — страшная. Забыла, что там этим первым грозит...
— Верена, дорогая, где Фил? — спрашивает он своим карамельно-пафосным голосом и изящным жестом вскидывает руку, чтобы посмотреть на часы. — Я хотела бы лечь пораньше.
— Ты именно с Филиппом хотела бы лечь? — спрашиваю я, ощущая за собой бастион вздымающихся от возмущения легких. — Я думала, тебя на молоденьких мальчиков потянуло?!
— Мне нужен Филипп.
— В твоем возрасте уже давно пора самой укладываться в постельку, — отвечаю я.
С этим бы она еще справилась, но Антон не соврал, сказав что Свеня умеет слушать. А еще, быстро-быстро бегать. Как мышка. Когда она успела переместиться и привидением возникнуть у меня за плечом?
— Не суди всех по себе, — произносит она так сладко, что в первый миг Ульрике даже ей улыбается, решив, что Свеня на ее стороне.
Я бы и сама так решила, если бы не видела этот взгляд на терассе.
— Это ты можешь лечь в постель сама, когда пожелаешь... — продолжает Свеня доверительным тоном. — А в возрасте фрау Свенсон требуется помощь медбрата!
Вот это удар! Неудивительно, что Антон влюбился. Она, наверное, пробила грудную клетку и выдрала его сердце одним рывком. Гости смеются. Кто открыто, кто в кулачок из чего можно делать выводы кто и сколько тут выпил.
— Кстати, я так и не спросила, — фрау Мюллер величественно выбирается из беседки, не отводя от Ульрике ревнивого взгляда, — так и не спросила, кто вы такая.
— Она модель из «Плейбоя», — кротким голоском сообщает Свеня.
Клуб любительниц чтения одновременно задыхается от возмущения. Снова.
— Да, — говорит Ульрике невозмутимо, — и я горжусь этим.
Она все еще не понимает, куда попала. Она — протестантка из Гамбурга, понятия не имеет, как быстро входят в коалицию строгие деревенские католички. Так собираются в стаю чайки, увидев хлеб. Так, сплываются на запах крови акулы. Так их предки лет пятьсот назад, споро тащили к костру упирающуюся ведьму. Если бы камни на Рыночной площади могли говорить, они поведали бы немало таких историй.
Но камни не говорят. Им плевать, что с ними делают люди: собирают, или разбрасывают.
— Гордись, чем хочешь, — говорю я, — но вдали от моего дома. Мой брат — священник! И я требую уважения.
Ульрике хмыкнув, вскидывает голову и несколько рядов жемчуга влажно блестят на ее шее. Она уже чует, что пора уходить, пока еще может себе позволить уйти красиво, с высоко поднятой головой. Но для того ухода требуется более твердая финансовая почва.
— Уважения? Ты?
Дамы за моей спиной начинают стонать и охать, как чайки, но напасть пока не решаются. Свеня тоже молчит; видимо решила, что тоже может спокойно отойти в сторону, взять бокал шампанского и издалека насладиться зрелищем летящих в разные стороны перьев.
— Я!
— Вив, хватит, — Антон нетвердо шагая, обнимает Ули за талию и прижав к себе, что-то быстро шепчет на ухо.
И отшатнувшись от него, та гневно вскидывает руку и с яростью, наотмашь, бьет по этому красивому лицу, раскрасневшемуся от алкоголя лицу.
— Пьяный дурак!
Звук удара распадается на молекулы. Падает на траву, словно искры от фейерверка. Тишина, зависнув на миг, взрывается. У фрау Мюллер из горла вырывает звук, похожий на зов боевого горна и незваная гостья отшатывается, получив затрещину.
— Да как ты смеешь?! — визжит Ульрике и на ее лбу вздуваются заполненные ботоксом морщины.
— А что? — возмущается Антон, оттаскиваемый матерью. — Ты только графьям отсасываешь? Тоже мне фифа!
— Антон, прекрати немедленно!
— Пусть она и мне отсосет, — говорит Антон. — Я настаиваю! Я тоже хочу орального удовлетворения.
Я хохочу, держась за стиснутые корсетом ребра.
— Это ты все подстроила, ты, дрянь! — верещит Ульрике, отбросив свой светский лоск. Из-под глянцевого фасада выпирают фиолетовые жиры и черные щупальца, как в мультфильме Диснея.
Она сильнее и опытнее, но за моей спиной, как белые лодочки добродетели качается моя стая. И впервые в жизни вместо того, чтобы отступать, я раскидываю в стороны крылья. Не как птенец, но как взрослая птица. Безмолвный боевой клич щекочет мне горло и я слышу у себя в голове ответные крики.
Мне не нужно оглядываться: я чувствую их поддержку всей кожей.
— Убирайся вон! — кричу я. – Ты, шлюха!
И под громкий гогот пловцов, которые пытаются утихомирить своего капитана, дамы яростно бросаются на Ульрике, голося словно чайки над падалью.
Сад пустеет, как пустеет автопарковка после закрытия супермаркета. Я молча скидываю туфли и наклонившись, подхватываю подол...
— Садись, — угрюмо кивает Джессика и я ныряю в машину, бросив последний взгляд на толпу и бегущие навстречу другу фигурки: Филипп и Ули.
Будем надеяться, его учили усмирять католичек. А если нет... Что же, значит это его судьба.
Глава 2.
«СМОТРОВАЯ ВЫШКА»
Мы едем за город, я узнаю дорогу, пусть она и не удосужилась включить фары. Джессика плачет и плачет, не в силах заговорить. Я молча хлопаю ее по колену.
— Все будет хорошо, — шепчу я. — Все будет хорошо.
Она косится на меня огромными доверчивыми глазами.
— Ты, правда, беременна, Виви? — спрашивает она.
— Я же выслала тебе фотографию документов. И тех, других... Пришлось их спрятать... От Филиппа, я имею в виду.
Она кивает. Дорогу перебегает лиса и Джессика резко тормозит. Ремень врезается в корсет, чуть не удавив меня. Я вскрикиваю и Джессика испуганно замирает.
— Все в порядке, — шепчу я, задыхаясь от боли. — С ребенком все хорошо.
Она улыбается: безумной, дикой улыбкой.
— Папочка будет так рад, Виви. Так рад...
— Да, Джесси...
— Только идем, скорее.
Ветер уже не теплый и нежный. Здесь, на смотровой вышке над развалинами замка Цабельштайн, он стал обжигающе холоден. Ледяными пальцами ветер лезет мне под подол, словно нетерпеливый мужчина. Волосы развеваются, хлещут меня по лицу.
— Тебе хотелось когда-нибудь умереть? — спрашиваю я. — Разлететься вдребезги. Дзинь — и все?
Вышка словно качается. Слева и справа камни невнятно белеют во тьме. Джессика медлит и в лунном свете я вижу на ее щеках слезы.
— Я люблю его! — говорит она, размазывая их. — Я просто люблю его...
Она оборачивается, не в силах найти подходящего места для тайника. И я улыбаюсь. Порыв ветра бьет сверху вниз. Мои волосы взлетают, застилая лицо. Джессика все еще глядит на меня, не до конца разгадав маневра, когда я бросаюсь вперед и сжимаю ее поперек изможденного тела.
— Не-е-ет! — кажется мир вокруг подхватил крик Джессики. Она хватает меня за талию, пытаясь остановить, но я сильнее и выше. И я в прыжке.
Кувыркнувшись через перила, мы падаем в ледяную, завывающую тьму. Вот оно, то о чем я мечтала — полет! Я открываю глаза и вижу, что Джессика неотрывно глядит в мои. Ее рот открыт, как черный провал. Она все еще вопит это свое последнее слово. «Нет».
Мы падаем, но не в пустоту. Ледяной ветер подставляет под нас упругие крылья и мы несемся на них к земле, обняв друг друга, как сестры.
И!.. Дзинь! – это мир в последний раз взрывается в моей голове.
Моя голова взрывается.