— Громко и довольно отчетливо.
— И ты ничего ей не скажешь?! — не унимается тетя, кипя от гнева.
Ральф вздыхает. Отодвинув тарелку, встает.
— Куда ты идешь?!
— Пойду, почитаю, если не возражаешь.
— Что-нибудь эротическое? — спрашиваю я. — Для одноруких утех?
Тетя начинает демонстративно всхлипывать. От взгляда Ральфа у меня должен вскипеть и взорваться кукурузным зернышком мозг.
— Заткнись!
— А то — что? Ты сокрушишь весь мой безрадостный одинокий мир?
— Отправлю полечиться в клинике с приветливым персоналом? Помнишь моего друга Хадиба? Он — спец в подобных вопросах. Ты попадешь туда только раз и больше никогда оттуда не выйдешь. Как Джессика.
Говорят, что если Печаль и Радость — два крайних полюса одной и той же прямой. Что если хочется плакать, нужно найти что-нибудь смешное. И смеяться, смеяться до слез, пока не выплеснешь боль до капли... Ну, или пока тебе не пропишут тебе какие-нибудь лекарства.
Но мне не до смеха.
— Ненавижу тебя! — кричу я ему в лицо и вся в слезах, взлетаю по лестнице. Перед тем, как захлопнуть дверь, я слышу:
— Я знаю, Виви... Ты не даешь мне об этом забыть.
Глава 4
«ПРАВО ВЕРНУТЬСЯ»
К Рождеству ситуация обостряется до предела.
В доме — тишина. Никто друг с другом не разговаривает. Ральф с тетей разругались по какому-то поводу. Трезвость действует на него примерно так же, как воздержание. А теперь, когда он повредил запястье, вымещая свою ярость на груше, к нему вообще без охраны лучше не подходить.
Тетя учла.
Никакого торжественного ужина, как обычно. Распустила слухи, будто бы это я не в себе. Что, ж, ладно. Не в первый раз. Если это поможет держать на расстоянии гарпий из церковного комитета, я готова изображать бесноватую. Могу даже левитировать, если придется.
В детстве я очень любила праздники. Мы пятеро, наша маленькая, пятнистая, как лоскутное одеяло семья собиралась в гостиной. Тетя играла на фортепиано, Ральф играл со мной, подкидывая в воздух, легко, как подушку. А Джессика улыбалась, наблюдая за нами большими пластмассовыми глазами. Она уже тогда здорово пила и злоупотребляла таблетками. Но еще не рассказывала о том, как вернет себе папочку, родив ему еще одну дочь.
Ральф говорил мне, что Джесси заколдовала Снежная королева, поэтому я и родилась такой — белой-белой, как сахарная кукла. Ральф много чего мне рассказывал. Он всегда был склонен сочинять сказки.
Теперь все иначе. Ральф сочиняет проповеди, Джессика открыто признана невменяемой, а тетя озабочена поиском тех, кому бы еще помочь. А я покрасила волосы, нанесла на кожу автозагар и купила цветные линзы.
В этом году мы впервые будем встречать Рождество не вместе.
Ральф и тетя будут есть утку с красной капустой и кноделями в церкви; я — бутерброды дома; Джессика — детское пюре в клинике. Я сломала ей ту же челюсть, которую, тремя месяцами ранее, сломал ее муж-аристократ.
Лежа на кровати, я рассматриваю висящий на стене календарь.
Еще целых два с половиной года. Это кажется мне несправедливым, словно тюремный срок. Даже Филиппу дали условно.
— Почему ты все еще не одета?! — возмущенная, тетя врывается в мою комнату, устав смиренно стучаться в дверь. — Мы опоздаем на мессу!
— Я не пойду. Решила стать сатанисткой.
— Плевать мне, что ты решила! — говорит тетя. — Главное, что люди подумают! Одевайся!
— Ты оскорбляешь мою религию! — отвечаю я.
В церкви я уже три месяца не была и в ближайшее время не собираюсь. Пусть что угодно соседи думают о священнике. Можно подумать, когда благочестивые горожанки пялятся на стоящего на кафедре Ральфа, у них есть время заметить мое отсутствие.
Все дело в том, что после мессы церковные матроны устраивают большой обед, на котором будет присутствовать епископ Баварский и пара приближенных к нему сановников. В прошлом году почти никто из прихожан не пришел и мест за длинными столами было полно. Поэтому тетя и бесится: каждый стул, прикрытый хоть чьей-то задницей, на счету.
— Хор мальчиков пригласите! — говорю я. — И команду по плаванию.
— Неблагодарная!..
Ворча, она натягивает пальто.
— ...исчадие ада, вот ты кто!..
— Не могла бы подтвердить это при моих новых друзьях? — спрашиваю я. — Сегодня в полночь, на старом еврейском кладбище. Мы собираемся принести в жертву девственницу. Будет пирог с младенцами и немного вина. Много мы достать не смогли: мы все — малолетки.
Но тетя не желает ничего подтверждать. Угрожая мне вновь поговорить с Ральфом, она выходит из комнаты, продолжая взывать к моей умершей совести. Очень в тетином духе: выкопать покойницу ради собственной выгоды.
И ради репутации Ральфа.
Дома он может быть сволочью. Но в церкви мы обязаны сделать все, чтобы люди продолжали считать его святым. По мне, так сам факт существования Ральфа, доказывает, что бога нет. Существуй Он — при приближении такого священника, должны бы взрываться бенгальскими огнями иконы. Но они не взрываются, значит бога — нет.
Есть лишь Ральф, — он для меня Конец и Начало.
— И не возвращайтесь без звонка: у меня сейчас будет оргия! — ору я в закрытую дверь и не услышав ответа, истерически колочу по матрасу пятками.
***
Входная дверь хлопает.
Сняв наушник, я напрягаюсь и выключаю порно. Грохот шагов по лестнице и в комнату врывается Ральф. Он почти разочарованно выдыхает, застав меня совершенно одну, но с характерно масляными глазами.
— Я вызывала инкубов, — говорю я, пока он обшаривает комнату. — Ты не можешь увидеть их.
Ральф захлопывает дверцу стенного шкафа, заглядывает под брошенное на стол покрывало и убедившись, что никого нет, спрашивает:
— Сколько еще это будет продолжаться?!
Я смотрю на календарь, но математика никогда не давалась мне. Эффектного ответа с месяцами и днями не получается. Я хмуро роняю:
— Пока мне восемнадцать не стукнет. То есть, до десятого сентябра 2017 года.
Мой день рождения, по крайней мере, он помнит.
— Тебе еще не надоело строить из себя оскорбленную?
— Тебе же не надоело изображать амнезию.
Обычно на этой реплике наш разговор обычно заканчивается, но не на этот раз.
— Я тебе подарок купил, — собщает Ральф таким тоном, каким террористы диктуют полиции свои требования.
Я только глаза закатываю.
Дарить подарки — это вообще не его. В детстве, когда мы жили довольно скромно и каждая шоколадка была мне в радость, у него получалось лучше. Верх его воображения — какие-то ненужные драгоценности, которые я не могу носить из-за их цены и аллергии на металл, либо еще более ненужные СПА-процедуры.
Кому в пятнадцать нужен дурацкий СПА со старухами?!
— Не хочу я ничего!
На самом деле, вранье. На самом деле, я много чего хочу. Но у Ральфа вряд ли хватит воображения купить мне лошадь, или полностью купированного добермана из Румынии привезти. На день рождения он подарил мне несколько акций Эйпл. Айфоны, сказал — для звезд, дебилов и беженцев.
Да, конечно, а акции — то, что каждый подросток мечтает иметь.
Вспомнив все это, я спокойно, без насилия над собой говорю:
— Засунь его к другим своим подаркам. Вот Филипп обрадуется, когда вы встретитесь...
Ральф садится на край кровати.
Пружины угрожающе скрипят под ним.
— Уйди, — говорю ему. — Я на тебя смотреть не могу!
— Тогда посмотри подарок.
— Убирайся!
Он уклоняется от пролетевшей в его сторону коробки с бантом. Коробка легкая. И сама мысль, что он опять собирался всучить мне какую-то ненужную хрень, наполняет обидой.
На ресницах вскипают слезы и громко шмыгнув, я вытираю их рукавом.
— Даже откупаешься очередной ненужной херней!
Ральф собирает себя в кучу, мрачно рассматривая лежащую на полу коробку. Испытав укол совести, я покрепче сжимаю зубы.