— Ты говорила ему про Антона? — осведомляюсь я, раскачиваясь с пятки на носок и обратно.
Тетя хмурится и ворчит.
Она-де, не одобряет, что я встречаюсь с Антоном. («встречаюсь = трахаюсь». Прим. переводчика). В ее времена-де, девушки хранили целомудрие «целомудрие» = «верность Ральфу»). Она свое целомудрие = «целомудрие») до пенсии сберегла (и продолжит беречь его).
Все равно ни одна скотина не покушается.
— Смените-ка тон, фройлян! Не можешь держать ноги вместе, нечего на меня кричать.
Я яростно умолкаю.
Слушая стук часов, я вспоминаю о том, как утратила свое целомудрие. Мембрану, пленку, которую еще называют плевой.
Плевое дело. Ральф даже значения не придал.
Я-то думала, что он отрекся от сказок. Нет, вовсе нет. Сочинил для меня еще одну. Что лишь обо мне и мечтал, и грезил, и видел сны. А потому, когда все случилось, он не понял, что все случилось на самом деле.
Контрольный в голову:
— Ты тоже не помнишь, как я пришел к тебе. В тот вечер, когда ты избила Джессику. Тебе это тоже казалось всего лишь сном...
И я поверила, как всегда ему верила. Хотя сама же рассказала про это сон рассказала.
С Антоном я сразу бы догадалась, что правда выглядит так:
«Вообще-то, я думал тебя послать, но ты сломала Джессике челюсть. Что мне еще оставалось делать? Непросто найти любовницу, когда ты — католический священник в деревне!..».
Антон.
Какая-то кармическая определенность. Маленький протест, жалкий манифест независимости. Попытка не выглядеть брошенной, хотя бы в своих глазах.
— А я вчера фрау Энгель видела, — говорю я резко меняя тему. — Она пила чай у фрау Вальденбергер и сияла от счастья. Говорит: один член хорошо, а два — еще лучше.
— Бесстыжая! — шипит тетя. — Как можно?! Как ты могла сидеть с этой старой шлюхой?..
Я мило улыбаюсь в ответ.
— На попке!
Тетя умолкает, осознав, что я заманила ее в ловушку.
Но ненадолго: праведный гнев пузырится в ней. Она не может молчать, когда речь заходит об Эльке Энгель. Той самой женщине, которая вместо того, чтобы стелить постели в приюте, застелила двумя сирийцами собственную постель.
— А что такого? Почему женщинам нельзя спать с беженцами?
Тетя не по-христиански выругалась и еще яростнее принялась вязать.
— Как можно? Ей почти шестьдесят! А они — еще дети!
Я согласно кивнула.
Двум смуглым юношам с газельими глазами, на двоих, едва исполнилось сорок. Эльке кормила, поила и одевала из и парни не возражали против разницы в возрасте. Возражали дамы из комитета.
Они всегда возражали, когда видели, что кто-то из ближних счастлив.
— Ты прекрасно знаешь, что она соблазнила их не своими молодежными шмотками, а деньгами. Не настолько они тупые, чтобы бесплатно старуху... кхм... любить!
— Это тебя Лизель просветила? — спрашивает тетя.
Фрау Вальденбергер она побаивалась и без нужды старалась не лезть. Тем не менее, не теряла надежды найти нужду... Какой-то очень весомый повод.
— Я и сама не дура.
— О чем вы говорили? — интересуется тетя. — Надеюсь, не о нацистах?
— Об Эльке, — уклончиво отвечаю я. — И еще она злится, что ее хирург не хочет класть ее на подтяжку лица.
Тетя верит и углубляется в пересчитывание петель. Я отворачиваюсь к окну.
***
— Должна признаться, я тоже в каком-то духе завидую этой дурочке.
Проводив взглядом ярко накрашенную Эльке, которая была похожа на торговавшего собой трансвестита, Лизель задумчиво уставилась на молодого садовника.
Она все еще была зла на идиота-хирурга, который считал, что жизнь важнее, чем красота. Но уже не так безрассудно, как прежде. Апрель выдался жарким и парень скинул футболку, отвлекая от грустных мыслей.
— Это дар, девочка моя: сохранить в себе способность быть дурой.
Я промолчала: если это — есть Дар, то я наделена им в избытке.
— У тебя есть любовник? — спросила соседка, не отрывая глаз от мускулистой спины, блестевшей на солнце.
— Естественно, — ответила я. — Антон Мюллер.
— Нормальный любовник, — она читала меня, как книгу.
— Нет.
— Плохо. Немного восторга во взгляде тебе бы не повредило. Хоть порно посмотри накануне. Чтобы придать улыбке естественность.
Я расмеялась. С фрау Вальденбергер всегда можно было говорить напрямик и я это ценила.
— Агата уже рассказала Ральфу?
— Вряд ли... Ждет завтра.
Соседка кивнула и затянулась:
— Какой смысл давить чьи-то яйца, когда не смотришь жертве в глаза?
Я нахмурилась, сожалея о том, что сделала.
— Все правильно! — резко сказала Лизель, сжав мою руку. — Мужчины лишь говорят, будто ценят верность. На самом деле, те из них, что чего-то стоят, рождены для борьбы. Если он не должен бороться за тебя, он начинает искать другую, за которую должен. А женщина, которая верно ждет, высыхает внешне и внутренне. Становится никому не нужна. Совсем никому.
Она закурила, задумчиво разглядывая меня.
— Я не порицаю тебя, вовсе нет. Но и его — тоже.
— Тоже?..
— Хочешь выстоять, моя девочка, смотри в глаза правде. Тогда ей уже не сбить тебя с ног. Расстояние притупляет все. Тоску, любовь, желание... Все парни устроены одинаково. Им плевать, пока мы сохнем по ним, но стоит лишь почуять на своей территории кого-то другого, у них немедля поднимается на загривке шерсть. Они трубят бой и летят тебя отвоевывать. Даже если почти решили с тобой порвать.
Она задумчиво помешала кофе.
— Ни в чем не оправдывайся, слышишь? Ральф оставил тебя, ведь так? Оставил, потому что ему так удобнее. Помни об этом, когда ты станешь с ним говорить. Ни на секунду не забывай: он выбрал свое удобство и ты имела полное право поступить, как удобнее для тебя!
— Да, но... Он стопроцентно бросит меня.
Лизель вздохнула и сочувственно глянула на меня.
— Его слишком долго не было, детка... Он уже тебя бросил. По крайней мере, в душе. Так что не жди, пока он начнет и выиграет. Бей первая и бей как можно сильнее!..
***
Я смотрю на свою глупую тетку.
Она так тщательно пересчитывает петли, что я начинаю сомневаться. А так ли она глупа? Знает ведь, нюхом чует, что я затеяла. И пытается всеми силами помешать.
— Джессика тоже приедет?
Тетя Агата хмурится, сурово препоясывая чресла. Она с утра преисполнена решимости побороть весь городской блуд разом. Уже поругалась с Эльке у булочной и науськала отца Хоффлера, требуя упомянуть о порочности подобных связей на проповеди.
— Скажи мне. Я должна знать.
Тетушка очень совестливая, она никак не может солгать.
Заводит речь о счастливой Эльке. Мол, как это отвратительно — заниматься сексом вне брака. Не материнства ради, — это тетя еще могла бы понять. Но удовольствие?
От ЭТОГО???
— Брось ты! — говорю я, складывая руки на животе. — Никто бы не занимался сексом, если бы он не приносил удовольствия.
— Тьфу! Даже думать противно.
— А может быть, у фрау Энгель любовь? — возмущаюсь я, чтобы ее позлить.
— С двумя сразу? — щурится из-под тетя очков.
— А что с того? Может быть, один не справляется. Не забывай, что эти ребята травматизированы.
Тетя не понимает сарказма, как фрау Вальденбергер. И я жалею, что потратила на нее такую хорошую шутку. Меняю тему.
— Помнишь, я в детстве мечтала, что выйду замуж за Филипапа и Ральфа? Кстати, как кты думаешь, Филипп...
— Я не хочу говорить о нем! Извращенец проклятый!.. Ральф снова с Дже... — тетя прикусывает язык, вспыхивая ярче, чем костер Инквизиции. — Я не то хотела сказать!
Лизель была права: правда ранит, но не смертельно. Значит, он все еще справляет свою нужду в Джессику. А еще говорят, что на свете, будто бы, нет любви!
— Он — мужчина! — бросается на его защиту тетушка. — То, что ему простительно, не простительно тебе! Девушка должна заботиться о своем целомудрии! Не мужчина, — отрубает тетя. Это Эльке не имеет права иметь потребности. Ральф, по умолчанию, имеет право на все.