— Почему?
— Имя не даётся просто так. Оно определено на небесах, а мы считываем его оттуда. Если его поменять, то нарушается Вселенская Гармония, и это нарушение влечёт для индивидуума непредсказуемые и самые печальные последствия. Представьте. Во время битвы вы решили заменить доспехи. Понимаете?
— Понимаю, но не совсем. А если эти самые доспехи я решил заменить после битвы?
— Эх, наивный вы человек! Битвы никогда не заканчиваются. То мы бьёмся с врагом, то с какими-то призраками, то с самими собою.
— Может быть, может быть, вы и правы, — пробормотал мой собеседник. — А как зовут вас?
— Имя моё ещё более необычно и намного причудливее вашего, — усмехнулся я. — Меня зовут Альтер. В переводе с латинского, — «Другой».
— Да, редкое и оригинальное имя, — удивился Прокл. — А вы знаете, что-то в вас не то, вы действительно несколько другой или иной.
— Откуда такой вывод? — снова насторожился я.
— Не знаю. Не пойму. Интуиция…
— Интуиция — это капризная дитя мечущегося подсознания.
— Может быть…
— И так, — ухмыльнулся я, с отвращением созерцая совсем неаппетитную попу подошедшей к нам официантки. — Что будем заказывать?
— Предлагаю водку, варёную картошечку под укропчиком и селёдочку под уксусом и лучком. И ещё чёрного хлебушка.
— Да вы истинный гурман!
— А то!
— Согласен с вашим выбором, — усмехнулся я. — Но хотелось бы ещё и хорошего холодного пива, и употребить его с раками или креветками для начала и перед главным грядущим действом.
— Извините, но у меня ресурсы ограничены, — забеспокоился Прокл. — И, вообще, водка с пивом, знаете ли…
— Не волнуйтесь, у меня ресурсы с некоторых пор абсолютно неистощимы. А что касается водки и пива… Как говорят в народе: «Водка без пива — деньги на ветер!». И наоборот.
— А чем вы занимаетесь? — улыбнулся Прокл.
— Я врач, невролог. Профессор.
— Вот это да! Не ожидал. Вы совершенно не похожи на профессора! Совершенно!
— Почему? — удивился и снова насторожился я. — А на кого я похож?
— Чёрт его знает… Вы, более всего, похожи на представителя какой-либо творческой профессии, или на философа, или на древнего воина, — задумчиво произнёс Прокл. — Вот такие неожиданные ассоциации.
— А что, философы не имеют никакого отношения к творческим профессиям? Странно вы рассуждаете… — удивился я.
— Философия — это состояние души и сердца. Прежде всего, души, конечно. Какая же это профессия?! — возмутился Прокл.
— Да, вы правы, — рассмеялся я. — Но что это мы всё обо мне, да обо мне? Вы-то чем занимаетесь?
— Я — писатель! — решительно, твёрдо, но не совсем уверенно заявил мой собеседник.
— Вот это да! — оживился я. — Первый раз в жизни беседую с настоящим писателем! А что вы написали и можно ли прочитать какое-либо ваше произведение?
— Увы, я написал три романа, но пока они не опубликованы. Вы же понимаете, какие времена наступили.
— В смысле?
— Ну, кто сейчас что читает? Кучка эстетов, снобов и всяких других типов, которым нечего делать. Они читают или на пляже, или во дворцах от скуки и пресыщения, или в больницах, или в хижинах, или в тюрьмах, или в домах престарелых для того, чтобы забыться, когда кончается водка или морфий. О, эти чёртовы компьютеры!
— Что-то слишком мрачную картину представили вы передо мною. Не так всё плохо и печально.
— Вы так считаете?
— Да, я так считаю, — уверенно ответил я. — Масса мыслящих и неординарных людей увлекаются и будут увлекаться чтением. Вы знаете, у меня есть друг. Так вот… Он абсолютно не воспринимает книги в электронном виде. Он ненавидит их! Он может читать их только в натуре. Ну, ему доставляет удовольствие перелистывать страницы, перед этим сдабривая слюной пальцы, делать закладки между листами перед тем, как окончить чтение, куда-то отлучиться на время или уснуть. Он любит держать в руках нечто живое, натуральное, трепещущее страницами, как плотью, источающее тонкий и свежий запах типографских красок, или такой же, но медленно угасающий запах, несущий в себе намёк на тлен, или полностью поглощённый этим самым тленом! Книги, как люди. Они так же рождаются, стареют, а потом умирают. Бывает, что сгорают.
— Боже, как точно и тонко подмечено!
— Книга рождается чистенькой, новенькой и свежей. Но потом постепенно истончается под воздействием пальцев, перелистывающих её, и рук, переносящих и переставляющих её на полках. А потом страницы её всё более и более желтеют и увядают, как листья осенью, а затем наступает её кончина или забвение. Она или пылится где-то на чердаке, или в библиотеке, или сжигается и выбрасывается на помойку. Я бы предпочёл быть безжалостно и равнодушно сожжённым, чем в одиночестве и в забвении, нечитанным и не перечитанным, тоскливо доживать свои дни где-нибудь на верхней полке в библиотеке, или в чулане, или в подвале, или на чердаке. Вот так…