— А откуда такая необыкновенная любовь к старшему брату? — усмехнулся я. — Вроде бы вы не питали к нему каких-то особых чувств и даже с ним враждовали?
— Смерть всё ставит на свои места.
— Но вы же с сего дня становитесь Первым Великим Господином?
— Ну и что? Во-первых, на фига мне такая ответственность! Во-вторых, у меня сейчас есть дела и поважнее.
— Женщина? — поинтересовался я.
— Да, я безумно влюблён!
— Брат, ты что?! — изумилась Милли.
— О, как? — удивился я.
— Я — ничто перед этим великим чувством! А ты, холодная, жестокая и расчётливая сука, никогда не поймёшь, что такое есть настоящая любовь! — вдруг взорвался Луп.
— Вот, значит, как?!
— Да, так! Ты не способна любить по настоящему, до полной самоотдачи, без условий и условностей!
— Тебе и не снилось, на что я способна!
— Ну, ну…
— Тише, тише, Великие Господа! — встрял я. — Всё-таки мы находимся перед гробом с телом вашего родственника.
— Извините, Величайший Господин, — скорбно произнёс Луп. — И что дальше? Может быть, Вы всё-таки попытаетесь что-либо сделать?
— Я что, похож на Моисея, на Христа, на Магомета или ещё кого-нибудь в этом роде? О Боге и Аллахе не говорю, потому что их никто и никогда не видел, и нет твёрдой уверенности в их существовании.
— Похожи Вы на всех, воплощённых в одном образе, — благоговейно произнёс Луп.
— Вот как? — усмехнулся я и нерешительно подошёл к гробу. — Вы знаете, мне кажется, что кто-то проводит надо мною очень странный и глупый эксперимент. Зачем, почему, не пойму! Повторяюсь, но жил я до поры до времени тихо, спокойно. Никому не мешал и мне никто особенно не мешал. Никакой тревоги не было в моей душе. Никаких чувств. Ну, и, слава Богу. Нет же, приплыла ко мне одним осенним днём эта зараза по имени Милли!
— Величайший Господин!
— Да! Разрушила безжалостно, нагло и беспощадно мою налаженную и до поры до времени спокойную жизнь! Какие-то Миры, кипение энергии, дурацкие пистолеты и мечи, сражения, страсти, переживания и метания! Зачем мне всё это?!
— Затем, дорогой, что всё это — настоящая жизнь во всей её полноте и разнообразии. И ты уже никуда от неё не денешься и не скроешься. Такова твоя судьба и твоя карма.
— А бессмертие, однако, — кашлянул Луп.
— Да, бессмертие многого стоит…
— Ну и я о том же.
— Если это возможно, то поведайте, кто ваша избранница, — спросил я, созерцая холодное лицо Серпента и периодически напрягаясь, стремясь что-то сделать с вяло текущими потоками Энергии внутри трупа и снаружи его.
— Думаю, что мой ответ Вам не понравится.
— Ничего, выдержу и перетерплю, — настороженно усмехнулся я.
— Я влюблён в Стеллу.
— Что?! — расхохоталась Милли. — Да, число идиотов на этой планете множится с каждым днём!
— Не смей выражаться в таком тоне!
— А то что?!
— Сотру тебя с лица земли!
— Ну, попробуй! Силы у нас примерно равные!
— Вот то-то и оно, что примерно! Испепелю, растерзаю тебя, сука!
— Ну, давай! Я готова! Гад!
— Я тоже готов!
— Всем молчать! — рявкнул я. — Да что же такое происходит!? Вы что, с ума сошли?! Вы хоть помните, в каком месте находитесь?! Брат и сестра. Живые и здоровые. Стоите перед гробом, в котором покоится тело вашего родного старшего брата! Надо любить друг друга и ценить, и дорожить друг другом! Эх, ну что вы за люди?! Вернее, не люди… А ещё вернее, вы всё-таки люди, со своими страстями, проблемами, желаниями и мечтами. Даже любить вы, оказывается, способны.
— Я люблю тебя! — бросилась ко мне Милли и уткнулась в моё плечо.
— Извините, Господин, за эту дурацкую и совершенно нелепую сцену, — поморщился Луп. — Умопомрачение какое-то нашло.
— Бог извинит и простит, — сказал я, пристально вглядываясь в лицо покойного. — Я, вроде бы и не Бог, но кое-какие перспективы вижу.
— В смысле?! — встрепенулись Луп и Милли.
— Вы знаете, когда Римляне заняли Иудею, они потребовали от евреев уплаты большого налога. И спросили евреи у раввинов: «Давать ли о товарах правильные сведения?». И ответили раввины: «Горе тем, кто их даст, и горе тем, кто их не даст!».
— Ты это к чему? — недоумённо спросила Милли.
— А к тому, что перед каждым человеком в один прекрасный момент возникает проблема выбора.
— Понятно, — буркнул Луп.
— Ничего не понимаю! — заявила Милли.
— Ну, на то ты и баба, чтобы ничего не понимать.
— Да сколько же можно!? — заорала Милли, но я остудил её пыл, дав ощутимый подзатыльник.
— Как ты смеешь?!