— Понимаю, милая, понимаю, — грустно и обречённо произнёс я, укладывая Риту на диван и накрывая её пледом. — Ничего, ничего, всё образуется. Ты устала с дороги, поспи немного, успокойся. Всё наладится. Всё будет хорошо. Поспи, моё солнышко.
— «Моё солнышко, значит!?», — вдруг раздался в моей голове истерический голос Милли.
— «Да, именно так», — усмехнулся я.
— «Сволочь, подлец, мерзавец! Уничтожу, в пыль сотру и размажу по поверхности Миров!!!».
— «Звезда моя…».
— «Я не твоя звезда!!!».
— «Хорошо, моя любимая королевна…».
— «Я не твоя! И не королевна!».
— «Успокойся. Ну, не моя, так не моя», — усмехнулся я. — «Хотя, я подозреваю, что всё-таки, — моя!».
— «Заткнись, гад!».
— «Девочка моя…».
— «Я не твоя девочка!!!».
— «Да что же это такое происходит?!», — возмутился я. — «Если ты не моя девочка, то чья же?!».
— «Ничья!!!».
— «Да, кое-какие последние слухи находят своё закономерное подтверждение. Увы… Очень жаль», — пригорюнился я.
— «Что за слухи!? Что за сплетни!?».
— «Ну…».
— «Говори, мерзавец!».
— «А почему это ты не читаешь мои мысли?!», — удивился я.
— «Если ты, сволочь, стал Величайшим Господином, то как я могу читать твои убогие мысли!?».
— «О, как!? Интересно! Очень интересно!», — оживился я.
— «Да, вот так!».
— «Девочка моя…».
— «Я не твоя девочка!!!».
— «Хорошо, хорошо! Девочка ты чужая и неприкаянная…».
— «Я не чужая и вполне прикаянная!».
— «Хорошо, хорошо… Как там розы и газоны?».
— «Какие розы и газоны?! При чём тут розы и газоны!?».
— «Ну, а как там поживает моя самая любимая лютня на свете? Кстати, почему не гитара или не скрипка?», — ехидно усмехнулся я.
— «Ах, ты сволочь! Ах, ты, иезуит! Гад, подлец, урод!», — взорвалась Милли. — «Ну, я тебе покажу кузькину мать! И всем твоим доносчикам и убогим приспешникам воздастся по полной программе!».
— «Холодная война, вообще-то, закончилась. Совершенно необязательно стучать башмаком по трибуне ООН».
— «Холодная война не заканчивается никогда! Она вечна, как этот и другие Миры!», — завопила Милли. — «Она для тебя индивидуально только начинается, сволочь!».
— «Пупсик мой…».
— «Я не твой пупсик!».
— «А чей?».
— «Да ничей, идиот!».
— «Ходят слухи, что ты не умеешь…».
— «Гад! Разорву и разотру твои останки безжалостно, беспощадно и с огромным удовольствием!».
— «Солнышко моё незакатное…».
— «Я не солнышко! И не твоё!».
— «А чьё?».
— «Я ничья!» — взорвалась Милли. — «Я сама по себе! Сколько можно повторять эту очевидную и святую истину!?».
— «Но женщина не может быть ничьей!».
— «Почему?».
— «Любое существо всегда должно быть чьим-то», — усмехнулся я. — «То мы принадлежим нашим любимым, то детям, то родителям, то Родине, а то, и скорее всего, Богу».
— «Очень заумно и крайне глубокомысленно!».
— «Да, у тебя, моя бедная и любимая девочка, очень большие проблемы в сфере психо-эмоционального состояния. Напряжение разума, однако… Сознание совершенно стихийно плывёт и неимоверно отдаляется от тела. А что намного опаснее, и, именно в этом заключается самое главное, перенапряжение происходит в сфере чувств, которые остались безо всякого контроля», — печально констатировал я.
— «Что ты несёшь?!».
— «Тебе, моя зазноба ненаглядная, нужен очень способный и квалифицированный психолог», — скорбно произнёс я. — «Я, кстати, доктор наук и профессор. Рекомендую… Оплата услуг будет минимальная, а помощь оказана максимальная. Гарантирую».
— «Бездарь, неудачник, тупой подлец!!! Пошёл ты куда подальше!!! Какая я тебе зазноба!?».
— «Ну, каждая женщина должна быть чьей-либо зазнобой!», — усмехнулся я. — «А иначе теряется суть и пропадает весь смысл!».
— «Сволочь!!!».
— «Ты повторяешься, как и миллионы женщин до тебя, и будут они бессмысленно повторяться бесконечно после тебя», — тяжело и печально вздохнул я.
— «Что!?».
— «Да, увы… И будут повторяться и эклектично дёргаться они бесконечно и в страшном исступлении. После тебя это будет продолжаться сотни лет, как и до тебя. И суждено всему возвращаться на круги своя, увы, тысячи раз повторяться и повторяться…», — усмехнулся я.