— Да, бабы, есть бабы!
— Да…
— А, вообще, не извиняйтесь в суе и по главному! — возмутился Серпент. — Извиняйтесь по мелочам!
— Почему?
— Потому что в таких случаях о ваших извинениях все забудут в самом ближайшем будущем, — улыбнулся мой собеседник. — И вы будете всегда честны, чисты и непорочны.
— Великие истины! На все времена! — с готовностью поддакнул я. — Вы совершенно правы!
Мы некоторое время помолчали, глядя в тусклое и скучное окно, за которым царствовали дождь со снегом.
— Знаете, мне в голову недавно пришло одно выражение. Или, вернее, мысль, или мысли, или что-то иное…
— Внимательно вас слушаю.
— Как вы думаете? Что такое душа?
— Душа, душа…
— Не ломайте долго голову над этим вопросом!
— Ну, если не ломать над этим, то над какими же вопросами нам следует её, несчастную, ломать!? — изумился я. — Ох, эта душа…
— «Душа — это пустота в человеке, которую он заполняет Богом или сатаной», — тяжело вздохнул Серпент.
— Как хорошо и отточено сказано! Однако, как неожиданно, парадоксально и очень умно! — задумался я.
— Это сказано одной несчастной девочкой. Она страдала неизлечимой болезнью мозга. Собственно, все наши болезни именно от него. И ангина, и отслоение сетчатки, и простатит, и цирроз печени, и панкреатит, и различные опухоли, и глупость, и недержание мочи, и безнадёжные метания, и стремления, и падения, и взлёты, и всякая другая смута в душе…
— !?
— Да, да! Смута… Именно она! — усмехнулся Серпент. — Эта проклятая, непобедимая и неизлечимая смута в наших мозгах превалирует над всем, даже над самим Его Величество Мозгом!
— Не согласен, — поморщился я.
— Почему?
— По моему глубокому убеждению в Мозге заключён Бог! Как же над ним можно превалировать?
— Бог не может быть заключённым в чём-то! — усмехнулся Серпент. — Высшее не может быть заключено в низшем!
— Да, вы, возможно, правы, — глубоко задумался я.
— Эх! Смута… — досадливо и горько вздохнул Серпент. — Хандра, депрессия, печальные воспоминания о былом, нереализованном и неосуществлённом. Опять метель! Дни, прожитые напрасно и бездарно… Они поглощаются тьмой небытия, слабеющей памятью. Что было вчера? Да ничего! Дискомфорт в душе и вокруг неё, сплошное смятение чувств в той, или иной, степени. Бессмысленные и суетные метания и сомнения.
— Да, в общем-то, вы абсолютно правы, но как-то безнадёжно всё, безысходно и мрачно… — поморщился я. — Так нельзя.
— Почему?
— Если следовать за вашими мыслями, то, якобы, нет выхода, а он должен быть всегда и в любой ситуации! Я в этот постулат верю свято! А иначе всё зря и действительно крайне безнадёжно!
— Иллюзии! Всего лишь иллюзии! — усмехнулся Серпент. — Не следует ими тешиться. Увы…
— Ну, скажите, почему нам не живётся счастливо и спокойно на этом свете!? Не пойму!
— Какой простой, элементарный и крайне сложный вопрос! — воскликнул Великий Господин.
— Каждый человек индивидуален и полон самых противоречивых надежд и ожиданий, — устало и тяжело произнёс я. — И разочарований, которые грядут за ними.
— Да, вы абсолютно правы.
— Да…
Мы некоторое время снова скорбно помолчали.
— Уважаемый Великий Господин!
— Да?!
— Можно мне попросить у вас поинтересоваться судьбой той несчастной девочки, мысли которой вы выразили мне совсем недавно?
— Замысловато, однако, изъясняетесь, — горько улыбнулся мой собеседник и задумался.
— Игры разума. Не более того. О, как он иногда причудливо и совершенно непредсказуемо играет на потаённой лютне!
— На лютне? — усмехнулся Серпент. — Почему не на гитаре или на рояле? Или не на контрабасе?
— Именно на ней играет моя любимая женщина.
— Понятно… Милли…
— Так что насчёт девочки?
— Девочка, девочка… У неё своя судьба, которую не изменить, потому что и её, и мою, и вашу судьбу определяет кто-то там, на небесах. Или в глубинах океана и недр, — усмехнулся Серпент и посмотрел сначала в тусклое окно, затем в потолок, а потом в пол.
— Возможно, вы и правы, — пробормотал я и вслед за собеседником повторил его телодвижения.
Мы снова некоторое время помолчали.
— Вы знаете, а эта несчастная девочка сотворила ещё несколько фраз, которые меня искренне поразили.
— Ну, и?
— «Кошка — символ уютной независимости».
— Великолепно!
— «Мудрость — мера между «мало» и «много».
— Хорошо сказано!
— «Надо — кнут для воли», — горько улыбнулся Серпент.