— У вас ведь и так немало подчиненных, Юрий Николаевич.
— Я говорю не о работе, Тая...
Они подходят к проходной. Тая идет молча и глядит в землю. Они проходят мимо охранниц и оказываются на широкой асфальтовой дорожке перед заводом. Теперь им надо идти налево — мимо первого инженерного корпуса, мимо строительного управления, в котором работает
Юрий, мимо гаража и строящихся жилых домов.
Там, за этими домами, — второй инженерный корпус.
Тая все еще идет молча и глядит себе под ноги.
Юрий тоже молчит.
Рядом, по пыльной дороге проходит машина и окутывает их густым желтым облаком. Тая прищуривает глаза и идет так до тех пор, пока пыль не рассеивается.
Юрий невольно вспоминает, что вот так же, с прищуренными глазами, шла Нора впервые по пыльной улице, на которой он снял частную квартиру.
Они приехали тогда с Севера и почти никого не знали в этом городке, куда Юрий получил назначение. И Нора все пилила его за то, что он снял квартиру на окраине и отсюда не выберешься ни в театр, ни на концерт, а она и так была лишена этого в тундре.
У них тогда было много денег, и они могли оплатить любую квартиру, и это не давало Норе покоя. Ей казалось, за деньги можно сделать все, и Юрий никак не мог ей втолковать, что в этом городе семейным вообще сдают квартиры очень неохотно. А тем более, если у квартирантов грудной ребенок. «Потом не выселишь
вас, — прямо говорят хозяева. — Вот если бы военного... Или студентов...» Хорошо хоть на окраине-то сдали...
Нора вообще долго мерила все на северные мерки. Долго капризничала так же, как там, на строительстве научного городка, где она была одной из немногих женщин и где женщинам, именно потому, что их было немного, прощалось очень многое.
Там Нора была первой красавицей. Один восторженный метеоролог даже посвятил стихи ее римскому носу, ее небольшим влажным губам, ее длинным каштановым волосам, зачесанным на одну сторону.
Нора до сих пор хранит где-то эти стихи. Вместе с несколькими письмами одного доктора наук... Он был вдвое старше ее, этот доктор, и при каждом удобном случае говорил о том, что под Киевом у него есть дача.
Эту дачу Нора вспоминает и сейчас, когда ссорится с Юрием. Иногда даже упрекает Юрия тем, что вышла замуж за него, а не за того доктора с дачей. «По крайней мере, он молился бы на меня!»—несколько раз говорила она.
Она была такой же и там, на Севере. Но там Юрий на многое закрывал глаза, многое считал только милыми капризами. Он думал, что она — воск, из которого со временем можно вылепить все, что угодно. А она, кажется, считала воском его, Юрия...
И сейчас еще Нора по-прежнему красива, и на вечерах возле нее всегда кто-нибудь вертится. Почему-то она любит рассказывать знакомым, как Юрий победил на Севере всех своих соперников. А Юрий все чаще думает о том, как дорого он заплатил за эту победу...
...Вот уже и инженерный корпус позади. Они .подходят с Таей к строительному управлению, и Тая все еще молчит.
— Что же вы молчите, Тая? — спрашивает Юрий.
— Думаю. — О чем? — О ваших словах.
— Вы сердитесь на меня?
— Нет! — Тая натянуто улыбается.
— Девушка не может на это сердиться. Я просто стараюсь вас понять.
— Это не так уж трудно.
— Но и не так уж легко. Вы не тот человек, которого можно понять сразу. Я привыкла за эти месяцы уважать вас.
— А я поколебал ваше уважение?
— Пока нет, И мне не хочется, чтобы вы его поколебали.
— Вы ищите мне оправданий?
— В какой-то мере...
— Юрий Николаевич! — громко раздается слева.
Юрий поворачивает голову. Из ворот строительного управления выходит Василий Черемных, бригадир каменщиков, сооружающих второй инженерный корпус.
— Вы к нам, Юрий Николаевич? — спрашивает Черемных.
— К вам.
Черемных подходит, здоровается.
— Ну, идемте, — приветливо говорит он.
Они идут дальше уже втроем, и Юрий говорит с бригадиром о том, что не хватает силикатного кирпича, а месячный фонд на него уже выбран, и, если сегодня на совещании не удастся добиться дополнительного фонда, придется до конца месяца снимать рабочих со второго
инженерного корпуса и переводить их на кислородную, где кладка ведется только красным кирпичом.
Тая идет рядом, глядит себе под ноги и задает редкие, короткие вопросы, если ей что-то неясно в разговоре Юрия и Черемных.
Они обходят первый этаж инженерного корпуса втроем, и Юрий придирчиво осматривает помещения и отмечает про себя, что здесь уже можно начинать штукатурные и сантехнические работы. Пока их будут вести на первом этаже, каменщики закроют второй. Итак, надо
сегодня на совещаниях просить бригады сантехников и штукатуров.
Тая ходит с Юрием и Черемных, и, когда ее взгляд случайно встречается со взглядом Юрия, он видит в ее больших, глубоких зеленоватых глазах вопрос. Этот вопрос беспокоит его и почему-то радует.
На кислородную станцию они идут уже вдвоем. Солнце бьет им в глаза. Ноги поднимают темную пыль с дороги, проложенной самосвалами посреди картофельного поля. Тая молчит, молчит...
— Вы все ищите мне оправдания? — спрашивает Юрий.
— Мне хочется их найти...
Тая поднимает на него глаза, улыбается краешками губ. До чего же красивы у нее губы!..
— А мне ведь не нужны оправдания. — Юрий улыбается ей в ответ. — Совсем не нужны.
— Почему?
— Оправдания нужны виноватому. А я ни в чем не виноват... Полюбить другого человека — это никогда не считалось плохим...
Тая снова опускает взгляд. Они идут дальше по пыльной дороге, и солнце бьет им в глаза.
— Может, я старомодна, — тихо говорит Тая. — Подруги не зря называют меня осколком прошлого века.
И я не хочу лицемерить — ведь сегодня последний день, и мы можем никогда больше не увидеться... Я хорошо отношусь к вам, Юрий Николаевич. Очень хорошо! Но нам не стоит вести такие разговоры. Они бессмысленны.
У вас есть сын. А я росла без отца. Я знаю, что это такое...
Они приближаются к кислородной станции, обходят весь ее корпус. И Юрий отдает распоряжения руководителю звена каменщиков и видит, что здесь нужны плиты перекрытий, потому что первый этаж завтра закончат, и, если не будет плит, нельзя будет класть второй. А ведь сюда может хлынуть вся бригада Черемных.
«Плиты на кислородную, — произносит Юрий про себя.
— Сантехники, штукатуры и силикатный кирпич на инженерный корпус... Не забыть бы...»
Обычно он хорошо помнит такие вещи. Но сегодня —боится забыть.
Он вынимает из кармана блокнот и прямо на обложке записывает то, что не должен забыть: плиты, силикатный кирпич, сантехников и штукатуров.
С кислородной станции нужно идти на заготовительный цех. Он тут же, рядом, рукой подать. Но между ним и станцией — заводской забор, святыня начальника охраны.
Правда, эта святыня вся в дырах. Через иную теленка молено вытащить, а не то что какую-нибудь деталь.
Но все-таки это святыня. Не зря же в проходной завода по полчаса оформляют разовый пропуск и придираются к каждой запятой в документе.
Одна из дыр в заборе — большая, удобная — неумолимо притягивает к себе взгляд Юрия. Пролезть в нее — и до заготовительного цеха минута ходу. А кругом, через проходную, — двадцать минут. Пожалуй, сегодня слишком напряженный день, чтобы идти кругом...
Юрий решительно направляется к забору.
Тая останавливается и удивленно глядит на него.
— Идите сюда! — зовет Юрий. — Пролезем в эту дыру!
Тая улыбается.
— Но ведь нельзя!
— Идите! — Юрий машет рукой. — Если оглядываться на все «нельзя» — жить не стоит!
Тая легко подбегает к нему и лезет в дыру первая.
Поднимается сатиновый халатик. Мелькает загорелое обнаженное бедро. Юрий с запозданием отворачивается и слышит из-за забора звонкий голос Таи:
— Что же вы, Юрий Николаевич?
Он улыбается, пролезает в ту же дыру и чувствует от этого какое-то бодрое, по-юношески озорное настроение.