— В том-то и дело — нет! Не решила — в какой. У нас вот такие, кто не решил, все в педагогический пошли.
На истфак да на литфак... А я литературу люблю, только смогу ли быть учителем — не знаю. Не тянет меня что-то в учителя... Я бы, наверно, в летное училище пошла! Чтоб испытателем стать... А девчонок туда не берут... Был бы отец жив, он бы что-нибудь для меня придумал!
Светлана зябко передернула плечами, повыше натянула на голые ноги угол одеяла. Совсем тихо добавила:
—Он, говорят, у меня очень смелый и очень умный был, отец-то... И мама рассказывала, и товарищ его, который с ним сидел... Он три года назад приезжал...
Записку нам с Володькой от отца привез...
Ксеня сразу поняла, где был Светланин отец. Она и слыхала про это и читала много. Но вот так, в жизни, ни разу еще не встречалась с теми, у кого отцы или матери зазря сидели при Сталине.
— А вы совсем отца не помните? — спросила она.
— Как же я могу его помнить? — Светлана усмехнулась.
— Его забрали, когда я еще не родилась... А Володьке тогда два года было. Тоже ничего не помнит... Мы отца только по одной карточке знаем. Ма-аленькая карточка!.. Мама ее десять лет ото всех прятала... Отец ведь еще до войны сидел... Потом его на войну отпустили. Он военный был, подполковник. Они с мамой на фронте поженились. Мама медсестрой у него в полку
служила... А через год после войны его снова забрали... Мама тогда в Тюлюкино и уехала — меня рожать. Потому что в Тюлюкине дедушка с бабушкой... А до реабилитации
отец не дожил... Так там и умер...
— Страшно это! — сказала Ксеня. — Когда зазря!..
Ой, как страшно!
Светлана промолчала.
— А вы этим бюрократам про отца рассказывали?—спросила Ксеня.
Светлана отрицательно помотала головой.
— А может, помогло бы...
— Все равно не стану! — упрямо сказала Светлана.— Что ж я буду ходить жалость выпрашивать!.. Отцу бы это не понравилось... Я лучше на толкучке свой платок продам и без всякой путевки уеду! У меня платок пуховый. Мне за него много дадут!
— А как же вы без платка поедете? — спросила Ксеня. — Зима ведь.
— А у меня в рюкзаке зимняя шапка есть, — ответила Светлана. — Мальчишечья. Ее раньше брат носил, а теперь она ему мала. Я ее и прихватила...
— Смело это вы... — Ксеня покачала головой.—А если человека хорошего встретите?.. А сами в мальчишечьей шапке?..
— Ну и что?
— Как что?.. Будь вы по-женски одеты, он, может, заинтересовался бы. А так — и не заметит...
— Ой, что вы! — Светлана рассмеялась. — Чихала я на такого хорошего человека! Нужен он мне очень! Разве хороший человек на это внимание обратит? Что вы!
— Мужчины — они на все внимание обращают,— заметила Ксеня.
— А я об этом как-то не так думаю, — сказала Светлана.
— Мне кажется, если будет любовь, так все равно, кто в чем одет и кто кем работает. Это ни вот столечко . значения не имеет! — Она показала кончик мизинца.
—Я, если полюблю кого, куда угодно с ним поеду. Хоть в Арктику, хоть в пустыню — мне все равно. Лишь бы с ним вместе!
— Это только в книгах так. — Ксеня усмехнулась, —А в жизни такой любви не бывает...
— А у меня в жизни будет!
Светлана произнесла это так уверенно, даже громко, что Ксеня невольно с любопытством поглядела в ее темные, горячие глаза и даже приподнялась на локте, чтобы глядеть было удобнее.
Однако уже в следующий момент уверенность этой девочки показалась Ксене смешной. И она снисходительно улыбнулась и, опустив голову обратно на подушку, спокойно сказала:
— Все так поначалу думают. Будто в жизни для них одно хорошее приготовлено. А как начнется... — Ксеня махнула рукой. — Нацелуется да к другой побежит...
— Ну, вот уж тут я никого винить не буду. — Светлана покачала головой. — Только себя.
— Это почему же — себя?
— Да потому, что любовь настоящего человека не один раз заслужить надо, а все время ее заслуживать — каждый день, каждый час. Чтоб всегда быть его достойной, а не только сначала. А не будешь—правильно сделает, что уйдет.
— А если просто человек такой? Если ему просто одной мало?
— Так ведь такого раскусить легко. А полюбить трудно. Для меня — даже невозможно.
— Чудно вы говорите... — Ксеня усмехнулась. —Будто человек как на ладони разложен и его всего видно.
Не угадаешь ведь сразу, какой он.
— Если не захочешь угадать, не угадаешь, —возразила Светлана. — Если, конечно, на все закрывать глаза... А если по большому счету — человек сразу виден.
— Хорошо бы, конечно... — Ксеня потянулась, вздохнула.
— Как вы говорите — по большому счету. Только в жизни оно редко выходит. Ждешь-ждешь... А чего?
Годы-то идут...'Надоест ждать — и махнешь рукой...
Хоть по- маленькому бы счету прошло...
— Что с жизни спросите, то и получите, — отозвалась Светлана.
В голосе ее Ксеня почувствовала какое-то тихое раздражение и поняла, что это раздражение относится к ней, Ксене. И поэтому она не стала ничего больше говорить, чтобы Светлана совсем не рассердилась. Она очень нравилась Ксене, эта темноглазая девчонка, для которой самое главное в жизни было просто и ясно.
Вот и Ксене бы так... Только ведь этому не научишься...
С этим надо родиться... И перевоспитывать Ксеню Светлане, наверно, так же бесполезно, как Ксене перевоспитывать Степановну.
Степановна уже уснула, прямо одетая, и тихо посвистывала носом в своем углу возле двери. Ксеня поглядела на нее, прислушалась к тихой музыке, которая доносилась из коридора, и тоже на минутку закрыла глаза.
Очень хотелось спать, но обидно было спать вечером в городе, где рядом, прямо за стенами дома, столько разных удовольствий и развлечений. Будь у Ксени с собой зимнее пальто, она бы пошла сейчас в кино. Но идти в кино в ватнике или в отцовском полушубке было, конечно, неловко. Она даже в своей деревне не ходила в кино в ватнике, а старалась одеться понарядней.
А уж в городе — тем более.
Ксеня потянулась и подумала, что сейчас, наверно, уснет, потому что все равно делать больше нечего.
И как раз в этот момент кто-то громко постучал в дверь комнаты.
— Да-да, войдите, — звонко сказала Светлана. Ксеня еле разорвала слипшиеся ресницы и увидела, как Светлана- поправляет одеяло на голых ногах…
Дверь открылась, и в комнату тяжело шагнул колхозный шофер Сергей, который привез Ксеню и Степановну на рынок. Сергей широко улыбнулся, провел рукой под носом и, оглядев комнату, сказал:
— Я так и знал, что вы в Дом колхозника пойдете...
Ну, собирайтесь! Поехали!
Ксеня, зевая, села на кровати и стала надевать валенки.
Степановна продолжала посвистывать носом.
Сергей подошел, растолкал ее, и, едва поняв, в чем, дело, Степановна стала его ругать, потому что из-за его гулянок деньги за гостиницу уже уплачены, а отдадут их теперь или нет — неизвестно.
Ксеня собиралась молча и жалела только о том, что не ответила на последние слова Светланы и что несколько минут они молчали вместо того, чтобы разговаривать.
Разговаривать со Светланой было интересно, а когда они теперь увидятся?.. Наверно, никогда... А за эти несколько минут Светлана могла бы сказать еще что-нибудь такое, чего от других не услышишь, хоть всю жизнь с ними проговори.
Собравшись, Ксеня положила на тумбочку Светланин журнал, сказала «спасибо» и протянула руку.
— Ну, до свиданья, Светлана. Ни пуха вам ни пера!
И большого вам счастья! Если попадете когда в Таловку, останавливайтесь прямо у меня. Моя фамилия Макарцева.
Спросите Ксеню Макарцеву, что на свекле работает.
Вам покажут...
— До свиданья. — Светлана встала с постели и пожала Ксенину руку. — И не живите по маленькому счету. Не стоит!
В вестибюле Степановна долго ругалась с дежурной и требовала назад свои семьдесят копеек. Ксеня ждала ее в дверях.
Наконец Степановна спрятала за пазуху паспорт и пошла к дверям, изругав еще раз дежурную, которая так и не отдала уплаченных денег. Ксеня вышла на улицу, глотнула морозного воздуха, забралась в кузов и укуталась тулупом, которым утром укрывала картошку.