Так нередко называют нас по фамилии бригадира— Ксени Чагина.
На стройке ходит немало всяких легенд про нашу бригаду. Они стали появляться после того, как однажды,
во время дежурства дружины строителей в парке,
мы поймали матерого бандюгу с двумя финками и кастетом.
Ничего более выдающегося во время наших дежурств не произошло, если, конечно, не считать того что в штабе городских дружин я и познакомился с Валюшкой. Однако после этого на стройке стали рассказывать про нашу бригаду бог весть что. Однажды знакомая девчонка из бригады штукатуров вполне серьезно спросила меня на комсомольском собрании:
— А правду говорят, что ваша бригада задержала две шайки грабителей?
Я сделал каменное лицо и на таком же полном серьезе ей ответил:
— Врут! Мы разоблачили десять шпионских гнезд. А грабители — это мелочь. Мы их не считаем! Она посмотрела на меня сначала с испугом. Потом, видно, до нее дошло, что я шучу, и она робко улыбнулась. Насчет шпионов она, конечно, не поверила. Но насчет двух шаек грабителей теперь, наверно, не сомневалась.
Однажды мы шли вечером всей гурьбой из кино и вежливенько оттерли двух пьяных, которые прицепились к худеньким девчатам в пышных юбках и с руганью тянули их в какой-то двор. Пьяные, увидав, что нас много, сразу скисли и отстали. Девчат мы благополучно довели до дому. Потом оказалось, что девчата эти с нашего лесозавода, что они нас узнали, и опять по стройке поползли всякие небылицы.
Но все это были только разговоры. А о том, что на самом деле как-то случилось у нас в бригаде, никто не знал, и мы об этом никому не рассказывали, боясь, что Ксене достанется за нарушение техники безопасности.
Если бы об этом случае узнали, Ксене могло бы влететь очень крепко, потому что тогда Володька Красулин чуть не разбился, и только каким-то чудом, каким- то прямо цирковым трюком Михаил Кельба его спас.
Когда нашим бригадиром был Андрей Салеев, он всегда следил, чтобы, работая на высоте, мы обязательно пристегивались цепями к петлям колонн или балок. Если он видел, что кто-то работает не пристегнутым, он жутко ругался и предупреждал:
— Еще раз увижу — выгоню из бригады.
И все знали, что на самом деле выгонит. Он такой.
А Ксеня на это не обращал внимания. Он сам часто работал не пристегнутым и не требовал этого от нас- Время нам всем было дорого, а пристегиваться и отстегиваться— долго. Это ведь раз двадцать, а то и больше на дню делать надо. Вот мы и стали пристегиваться только тогда, когда забирались очень уж высоко или нужно было долго работать на одном месте. А если сварки на пять минут, мы не теряли времени на возню с цепями.
И вот один раз это подвело. Володька, работавший на балке стоя, потерял равновесие. Михаил Кельба сидел верхом на балке на метр ниже Володьки. К счастью, в этот момент Кельба отдыхал, сидел без рукавиц, прислонившись спиной к колонне, защитный щиток у него был поднят на лоб, и поэтому он увидал, что Володька покачнулся. Как Кельбе удалось поймать Володьку за руку, он и сам до сих пор не понимает. И Володька этого тоже не понимает. Когда мы услыхали
крик, Володька уже висел на руке Кельбы, а Кельба лежал на балке, обхватив ее ногами и одной рукой. И по его неподвижности мы поняли, что он не пристегнут и поэтому не может протянуть Володьке вторую руку: тогда они сорвутся оба.
Мы оцепенели. На одной руке долго не провисишь.
Под Володькой — двадцать метров, и внизу ребра железобетонных балок.
Ксеня был к Володьке с Кельбой ближе всех. Может, поэтому он и опомнился первым. Он крикнул:
«Держись!» и кинулся по балкам бегом, слегка балансируя руками.
Минуты через две он уже был возле Кельбы, нагнулся над ним, поднял цепи его пояса и пристегнул их к кольцу в колонне.
Кольцо было далеко, цепи натянулись, и Кельба, почувствовав новую точку опоры, оторвал от балки вторую руку, поймал ею вторую руку Володьки. Через минуту Володька уже сидел на балке, и Кельба держал его за пояс.
После этого в обеденный перерыв Ксеня строго-настрого приказал всем пристегиваться и стал пристегиваться сам. Однако уже через месяц все пошло по-старому, и только Володька до сих пор свято соблюдает все правила техники безопасности.
Да... Вот об этом мы никому не рассказываем. Совершенно никому, хотя один дотошный корреспондент долго выпытывал, не было ли у нас случаев, когда кто-нибудь кому-нибудь спас жизнь. И зря он это выпытывал.
Даже если где и было такое, по-моему, ни в одной бригаде ему этого не расскажут.
...Мои размышления прерывает удар грома. Я смотрю в окно и вижу, что на улице собирается гроза. Грозу я люблю. И особенно люблю последние минуты перед
грозой, когда кругом темнеет, люди разбегаются кто куда, деревья замирают в сладком испуге, и только ветер по-мужски торопливо прибирает улицы, стараясь распихать куда-нибудь пыль и сор.
Я беру палки, которые стоят возле моей кровати, и потихоньку двигаюсь к окну. На сломанную ногу уже молено легонько наступать. Конечно, не на всю ступню, а только на пятку.
Когда я останавливаюсь возле окна, на улице уже падают первые крупные капли дождя. Они сразу делают рябыми тротуары и подгоняют последних прохожих.
Затем дождь налетает порывом, вместе с ветром, и после этого все усиливается и усиливается.
Я смотрю на пустую улицу, на дождь и думаю о том, что ребята сейчас, наверно, уже спустились вниз, собрались в будочке, где мы обедаем, сидят и курят. В будочку наверняка набились еще девчата из бригады разнорабочих, и там сейчас шутки, смех и острые словечки, как мячики, прыгают в воздухе. А в самом темном углу тонкий, чернобровый Лешка Шаповалов, который отличается удивительной несдержанностью по отношению к женскому полу, уже оглаживает какой-нибудь дивчине руки, да, может, и не только руки. Во всяком случае, дальнейшие успехи наверняка зависят от самой дивчины, а не от Лешки, потому что за ним дело не станет...
В коридоре раздается звонок. Я знаю, что в квартире никого нет, и потихоньку ковыляю к двери. Когда я выбираюсь в коридор, звонят снова. ' Я кричу: «Сейчас! Подождите минутку!» и продолжаю ковылять. «И кого это несет в такую грозу?» — думаю я.
За дверью стоит Ширков. И рядом с ним Надя Бульина. Это члены нашего постройкома. Ширков — председатель и поэтому сидит в кабинете. Иногда, впрочем, он появляется и на объектах. Однако делать ему там явно нечего, и он быстро уходит. Надя Бульина — штукатур. Она отвечает в постройкоме за какой- то сектор, но в кабинете не сидит, работает в бригаде, и, в общем, она неплохая девчонка. Ее знает вся стройка, и, кажется, уже не в первый раз ее выбирают в по- стройком.
— Здравствуй, удалец! — громко, немного скрипуче говорит Ширков.
— Здравствуйте,— отвечаю я. — Проходите.
Я ковыляю впереди, распахиваю дверь в комнату, пропускаю гостей.
Ширков проходит в дверь первый. Маленький, квадратный, он идет, как хозяин, как начальник.
Начальственность чувствуется в каждом его шаге, в каждом жесте. Надя проходит за ним. Она тоненькая, высокая, даже чуть-чуть выше меня и намного выше Ширкова. Наверняка она могла бы запросто, не поднимаясь на цыпочки, разглядеть во всех подробностях лысину Ширкова, если бы вдруг у нее появился к этому интерес. От этой мысли мне становится смешно, и я
задерживаюсь в коридоре, чтобы согнать с лица непрошенную улыбку.
И Ширкова и Надю дождь слегка прихватил. На их одежде крупные расплывшиеся пятна дождевых капель.
Я сажусь на кровать, гости — на стулья возле нее, и Ширков бережно кладет на стол кулек, из которого выкатывается яблоко.
— Вот мы тут тебе принесли...
Я смущенно благодарю. Мне очень неловко. Когда я сам приношу гостинцы больным— это вроде в порядке вещей. А вот когда мне приносят — делается как-то не по себе.
Ширков неторопливо, по-хозяйски, оглядывает комнату, задерживаясь глазами на каждой вещи, как бы оценивая ее. Надя с жалостью смотрит на мой гипсовый сапог и тихонько спрашивает: