Мы провожали ее всей бригадой. И вое, конечно, понимали, почему она уезжает именно сегодня. А она плакала и желала нам счастья. И за что-то просила у Валюшки прощения. А Валюшка тоже плакала и просила прощения у нее. Может, просто они слишком много выпили на нашей веселой свадьбе?..
Михаил Кельба что-то кричит мне снизу. Я выключаю электрод, поднимаю щиток, гляжу вниз.
— Иди в контору участка! - кричит Кельба.
— Зачем?
— Там представитель института сидит. Беседует е теми, кто заявления подал.
— Так, может, позже?
— Нет, он просил сейчас.
— Где он? — В постройкоме.
— Ладно!
Я осторожно начинаю спускаться вниз. Все равно мне надо было сегодня сходить в контору. У меня там есть и производственные дела. Я ведь теперь заместитель бригадира. И Кельба, наш новый бригадир, все конторские дела старается пока поручать мне. Наверно, чтобы я меньше был наверху. Перед конторой «Стальмонтажа», как всегда, громоздятся горы металлоконструкций. Специальная бригада ведет здесь их укрупнительную сборку и окраску. Мы называем эту бригаду бригадой «старичков». Здесь работают пожилые монтажники, которые когда-то были отчаянными верхолазами, а теперь уже не могут подниматься наверх. Меня тоже хотели после болезни определить в эту бригаду. Я, конечно, отказался.
Многие тогда, наверно, подумали, что это из-за Ксени. Он ведь работает в этой бригаде, потому что салеев ские ребята так и не взяли его к себе. Но я отказался совсем не из-за Ксени. Плевать мне на него! Я просто не мог представить себе работу без наших ребят, работу без высоты. Ведь если смолоду не побываешь вволю на высоте, потом всю жизнь себе этого не простишь!
Я прохожу мимо металлических ферм. Вот на одной из них согнулась фигура монтажника в брезентовом комбинезоне. Монтажник ведет сварку, и лица его не видно под опущенным щитком.
Жарко. Очень жаркий был нынче июль. Вот и август уже начался, а жара все не спадает. Наверху еще ничего — там хоть ветерок есть. А внизу под щитком, наверно, совсем задохнуться можно.
Кажется, этому работяге на ферме уже невтерпеж.
Он выключает электрод и усталым движением поднимает щиток.
И под щитком я вижу залитое потом лицо Ксени.
Он тоже видит меня. Мы на мгновенье встречаемся с ним глазами. И он тут же снова опускает щиток и включает электрод.
Я довольно улыбаюсь. Вое идет, как надо. Дай бог, чтоб и дальше было так же: чтоб хоть задыхался под своей маской, а снять ее не смел!
Д а ч а в М а л а х о в к е
Когда он приходит к нам в дом, он сразу же начинает жаловаться на жизнь, на судьбу, на то, что ему не повезло, потому что он все пытался делать честно, а честным в наш век быть не стоит. Я слушаю его молча. Я знаю, что спорить с ним бесполезно: все равно останется при своем мнении. Я готов дать ему все, что угодно, только бы ушел. Но ему не нужны ни вещи, ни деньги. Денег у него много. У меня столько наверняка не будет никогда. Ему нужно сочувствие, а как раз этого я ему дать не могу. Мне его ничуть не жалко, хотя этот родной мне по крови человек еле ходит и ни на минуту не расстается с нитроглицерином.
Он каждый раз вспоминает прошлое. Вспоминает подробно, со смаком, и при этом безбожно лжет, стараясь показать себя в этих своих воспоминаниях добрым, смелым, благородным.
Ему наверняка хочется хоть немного оправдаться перед самим собой. Ему хочется убедить в своей доброте, в своем благородстве окружающих, оставить по себе добрую память — он уже думает и об этом, годы берут свое.
Вспоминая в нашем доме прошлое, он, видимо, рассчитывает на то, что я немногое запомнил. Когда все начиналось, я был маленьким. И ему хочется, чтобы и я, и моя жена, и мой сын поверили ему, пожалели его. Но, на его беду, у меня очень хорошая память. Я прекрасно помню все, что происходило даже тогда, когда я был маленьким.
1
Сегодня вся наша родня собралась у дяди Семена на квартире, в тихом Молочном переулке.
У дяди Семена просторно — три большие светлые комнаты. И самая большая, самая светлая — детская.
В ней хозяйничают мой двоюродный брат Майк и его сестренка Кирочка.
Кирочка немного моложе Майка, но старше меня.
У нее строгие зеленые глаза и длинные каштановые косички, которые мне всегда хочется дернуть. Но я уже знаю, что дергать Кирочку за косички нельзя — за это влетает.
Кирочка всегда все делает правильно, никогда не говорит никаких глупостей, и поэтому мне и всем моим двоюродным братьям и сестрам все время твердят, что Кирочка лучше нас, что с нее надо брать пример.
Я несколько раз честно пытался брать с Кирочки пример, но у меня ничего не получалось. Кирочка помогает своей маме — вытирает посуду, подметает пол.
А когда я стал дома вытирать посуду, я сразу разбил стакан и блюдце, и наша домработница Ксеня прогнала меня с кухни. Пол я тоже пытался подметать, но мне сказали, что я только поднимаю в квартире пыль, и отобрали у меня щетку. Так я и не смог взять пример с Кирочки.
Но зато брать пример с Майка легко, хотя его все ругают и никто не говорит, что нужно брать пример с него. Майк — большой. Он учится уже в шестом классе, а я еще осенью только собираюсь идти в первый. В отличие от Кирочки, которая учится очень хорошо, Майк
учится плохо и хватает много «неудов», за которые ему крепко влетает от отца. Однако, несмотря на эти «неуды», с Майком всегда интересно. У него много рогаток, запаянных трубочек с гвоздями для разбивания капсюлей, много всяких железных деталек, частей от каких-то моторчиков и даже есть сломанный детекторный приемник, который Майк давно ремонтирует и хочет
сделать действующим.
Майк всегда что-нибудь выдумывает и приспосабливает.
Однажды он взял на кухне железный кувшин, выломал из него дно и приспособил как рупор. Рупор из кувшина получился отличный, и Майк долго отдавал
через него разные команды мальчишкам во дворе. А потом Майку почему-то влетело.
В другой раз Майк захотел научиться крутить тарелки на тонкой палочке, как это делают жонглеры в цирке. И опять ему влетело, потому что он разбил две тарелки.
Я тоже пытался что-то приспосабливать. Например, из большого блюда, которое все равно стояло без дела в низу буфета, мог бы выйти прекрасный щит. И я его уже почти сделал, обвязав блюдо со всех сторон веревками. Но в последний момент оно почему-то выскользнуло из них и разбилось. А мне влетело, как влетало в таких случаях Майку.
В общем, с Майком мы всегда дружили, хотя он и был намного старше меня и нередко называл меня малышом. А с Кирочкой мне было скучно, хотя она обо мне очень заботилась, всячески опекала меня и никогда малышом не называла.
Сегодня в детской у Майка, и Кирочки шумно, весело. Здесь все мои двоюродные братья и сестры и еще одна девочка — Аллочка Жук, которая мне совсем не сестра а просто дочка дяди Семиного друга, но с которой мне почему-то интереснее играть, чем со всеми моими братьями и сестрами. Аллочка — моя ровесница. Она тоже осенью пойдет в первый класс. У нее черные-пречерные волосы и большие темно-коричневые глаза. Хотя Аллочка и маленькая, она хорошо играет на пианино. Пианино у дяди Семена стоит в спальне. Сам дядя Семен на нем играть не умеет. Но зато на нем играет его жена тетя Оля, играют Майк и Кирочка. Однако сегодня прежде всего просят сыграть Аллочку — она здесь самая маленькая из тех, кто умеет играть на пианино.
И Аллочка играет. Ее маленькие пальчики бегают по клавишам, и пианино, такое большое и черное, слушается ее, маленькую, худенькую девочку, и поет какую- то грустную песню. ,И Аллочка тоже становится грустной, и ее и без того темные глаза темнеют еще больше.
Мне почему-то становится так невыносимо жалко Аллочку, что я подхожу, целую ее в щеку и глажу ее черные-пречерные волосы. Все взрослые начинают вдруг смеяться и хлопать в ладоши. А Аллочка краснеет, перестает играть и убегает в детскую.